антисоветская литература, сарказм Опции

[E.P. Iphan]

Дед бесцельно и в тоске мотался по кривым и грязным улочкам Мазари-Шарифа. Еще два дня назад его обещали перекинуть в Кабул, а оттуда в Пакистан, но в назначенный срок проводник не появился. Контакт, которому дед в панике стал тут же названивать, сухо посоветовал сохранять спокойствие и ждать. И попросил обращаться только в экстренных случаях. После разговора дед впал в полное отчаяние. Обратиться за помощью было больше не к кому.

Выглядел дед крайне плохо, но это его и спасало. Неряшливая седая поросль на лице, спутанные волосы, покрытые уличной пылью, безумный затравленный взгляд, беспорядок в одежде делали его неотличимым от большого количества европейских и американских бродяг всех возрастов и оттенков, которые хлынули в Афганистан в погоне за дешевыми опиумом, гашишом и марихуаной. Иногда, правда, он ловил на себе удивленные взгляды солдат союзнического контингента, главным образом американцев, которых явно сбивала с толку его славянская внешность.

Деду, впрочем, уже было все равно. Он устал скрываться от своих преследователей, которые неустанно, год за годом вели его по городам и весям и каждый раз рано или поздно находили, каким бы надежным не было укрытие. Он уже почти хотел, чтобы его, наконец, поймали.

Спасаясь от зноя, дед зашел под навес уличной чайханы, забрался на деревянный диван, накрытый зеленой тряпкой, и с трудом скрестил ноги. Уныло прихлебывая принесенный юрким худым официантом чай, он в который раз подумал, что пришел, похоже, срок свести счеты с жизнью, бремя которой стало совсем невыносимым. Сидевшие на соседних диванах афганцы с удивлением смотрели на приборматывающего старика, который странно двигал нижней челюстью, будто выедая из желтоватого уса надоедливых насекомых.

Он стал рассматривать людей, которые время от времени подходили к небольшому дому на противоположном конце улицы и после коротких переговоров скрывались за грязной дверкой. В царившей вокруг сутолоке их выделяла неспешность и размеренность почти невесомых жестов, которыми они объяснялись с человеком за дверью. Дед заинтересовался. "Вас ист дас?" - почему-то на немецком спросил он худенького официанта. Тот, уловив смысл вопроса, ответил на коверканном русском: "Гашишь, опиумь, курит".

Деда провели в небольшую комнату, где на полу, устланном толстыми узбекскими коврами, уже сидело несколько человек. Разглядеть что-либо в красноватом полумраке и клубах дыма было сложно. Дед заказал кальян с гашишем и нервно затянулся несколько раз. Втянув очередную порцию терпкого дыма, он вдруг провалился в прошлое.

С высокой трибуны перед благородным собранием он громогласно и мерно, отделяя слоги, зачитывал молитву во славу Великой Выхухоли - покровительнице всех ди-джеев.

Дед случайно задел кальян ногой, тот звякнул и завалился. Кто-то сидевший рядом поднял его и тихо произнес: "Михалыч, эй, Миронов, тебя-то как сюда занесло?"

Услышав собственное имя, дед стремительно вывалился из прошлого. Он всмотрелся в соседа, одетого в европейское платье, который неспешно посасывал трубку своего кальяна, и не поверил собственным глазам.

"Володя, Владим Владимыч, господин Президент, - путаясь, сдавленным шепотом забормотал он, - как же это, о, Боже!"

Он увидел вдруг, как в черном небе с оглушающим хлопком открылся огромный круг, и оттуда прямо в его сердце хлынул сноп обжигающего света. Горючие слезы полились из воспаленных глаз Михалыча.

"Успокойся, - негромко приказал сосед и спросил, - что делаешь в Мазари-Шарифе?"

"Должен был поехать в Исламабад, - от сдерживаемого рыдания голос деда соскользнул в фальцет, - а проводник пропал, гнида".

Путин не сильно изменился. Разве что глаза, сползшие к самой переносице, стали совсем прозрачными, как кусочки слюды, вклеенные в черные рамки. Да и обгоревшая под афганским солнцем кожа на лице усохла, плотно обтянув скошенный череп.

"Я постараюсь помочь, - сухо пробормотал Владимир Владимирович и остановил рукой Михалыча, когда тот попытался продолжить рассказ о своих злоключениях, - не нужно никакой лишней информации. Завтра явишься сюда, спросишь Азизулло - он скажет, что делать дальше. А нам лучше расстаться сразу же".

Дед ощутил ужас.

"Что же это, Володя? – истерически засипел он, цепляясь за одежду соседа, - я первый раз за много лет вижу родное лицо и уже расставаться, да? Я столько хотел тебе сказать".

"Теперь уж на том свете обсудим", - раздвинув губы в холодной улыбке, ответил Владимир Владимирович.

"Ну уж нет, - яростно сжимая в кулаке полу соседского пиджака, зачастил Михалыч, - ответь-ка мне только на один вопрос, а потом иди куда хочешь. Помнишь ли ты, как за год до выборов я призывал тебя подумать о третьем сроке. Этого хотел не я, а большая часть твоих несчастных соотечественников. У тебя, Володя, был уникальный шанс сохранить страну, оставшись у власти. А что сейчас? Ты осиротил всех. Россия разваливается, те, кто стоял у власти, или сидят в тюрьмах, или бегают по всей планете, скрываясь от ареста. Наши счета арестованы, родные влачат нищенское существование. Ты что наделал, мерзавец?"

Путин брезгливо поежившись, отвел руку деда. Потом затянулся из кальяна и спокойно, в упор поглядел на него: "Страна бы твоя, Сергей Михалыч, и без меня развалилась. Они не любили порядок и совсем не умели поддерживать его на улицах, в своих крохотных жилищах, в головах. Они сопротивлялись всем попыткам установить для них программу жизни на долгие годы вперед с точными и выверенными параметрами каждого их шага. Они суматошны и крикливы, не уважают ordnung, не умеют правильно и много работать, аккуратно возить маленькие коляски с белокурыми девочками, ровно класть кирпичи. Они влюблены в хаос, без которого не мыслят жизни. Этот безбрежный Левиафан все время пытался навязать мне свою волю. Я вынужден был ограничивать их желание сломать любую систему вещей только потому, что она есть и работает..."

"Но я-то не ломал, - в отчаянии воскликнул Михалыч, - а наоборот всячески содействовал!"

Путин не обратил внимания на возглас деда: "...Чего еще хотели эти люди с их вечным брюзжанием по поводу пенсий, зарплат, ненавистью к богатым, когда я поднял страну с колен, дал ей величие, заработал для нее деньги. А они все равно были недовольны. Этот юродивый народ так и не сумел стать вровень с моим космосом, Arschloch, и я оформил с ним развод. Все по закону".

"...А теперь у меня есть моя свобода, лично для меня, которую я искал, - он вдруг сделал паузу, наклонился вплотную к Миронову и, хохотнув, проговорил тому прямо в ухо, - а ванюшки в розовых лаптях до сих пор пляшут у меня в голове."

Миронова пробила дрожь - на дне белесых зрачков своего президента он увидел чьи-то чужие глаза, которые с жалостью глянули на него и тут же скрылись из виду.

"Досадно, конечно, что деньги свои мы не можем тратить по нашему усмотрению, - продолжил Путин уже нормальным голосом, - но есть ведь и иные способы наполнить существование смыслом", - он показал на кальян. "А укрываться от врага, значит вести с ним борьбу. И чем дольше ты на свободе, тем больше поражений терпит твой противник. Чем не жизнь для настоящего мужчины?"

"Прощай, жалкий старик, забудь о том, что меня видел", - Владимир Владимирович ловко поднялся на ноги и направился к выходу.

Стоя на улице, Сергей Миронов лихорадочно жал на кнопки мобильного телефона.

"Я нашел его, - закричал он, услышав голос на том конце, - да, да, его самого, лично. Да, здесь. Только быстрей присылайте людей, а то опять улизнет. Вы обещали 10 миллионов за его голову и программу защиты свидетелей. Все покажу на месте. Жду ".

Афганское солнце припекало все сильней. Дед закусил ус и размашисто осенил себя крестным знамением.

_____________________________________________________

Ordnung – порядок (нем.)
Arschloch – дырка от жопы (груб. немецкое ругательство)

[E.P. Iphan]

Лязгнула "кормушка", и голос, один из тех, которые бесконечно травмировали его слух своей нарочитой грубостью, объявил: "Сурков, на выход!".

Он ожидал этого. Адвокат еще несколько дней назад горячим шепотом убеждал его, что "они" ("кремлядь",- усмехнулся про себя Сурков) намерены дать ему свободу, поскольку он едва ли не единственный после приговора воздерживался от разнузданной ругани в "их" адрес.

Сокамерники возбужденно повскакивали с мест и окружили Суркова. Кто-то поздравлял, кто-то в телеграфном стиле надиктовывал сведения, которые нужно было срочно передать на волю.

Владислав Юрьевич смущенно улыбался и благодарил, отшучивался, обещал и вглядывался в успевшие стать родными лица.

Он не собирал вещи, а наоборот выкладывал их из полиэтиленовых пакетов: ему уже ничего не понадобится, а его товарищей ожидают впереди тяжкие испытания. Без сожаления Сурков прощался с тем, что буквально несколько минут назад казалось бесценным сокровищем: заныканные маникюрные ножницы, пережившие не один "шмон", предмет особой гордости – перьевая ручка "Паркер", тюбик с клеем, нарды, магнит и лупа. Вещи были тут же розданы товарищам, тем, кто поддерживал его все эти нечеловечески тяжелые месяцы, кто помог ему не утратить силы духа и достоинства.

Обделенные подарками недобро косили глазом на счастливчиков. Остальное - обычный набор арестантского барахла и продукты - он просто вывалил на шконку, чтобы народ сам разобрался, кому что нужно. Голос из-за двери призвал поторопиться, и Сурков быстро обвязал бечевкой стопку книг. Это было единственное, с чем он не был в состоянии расстаться. "Да и,- подумалось ему, - такая литература ребятам едва ли понадобится".

В кабинете начальника тюрьмы сидел сам начальник и незнакомый молодой человек, на лице которого, когда он увидел Суркова, расцвела дружеская улыбка.

"Присаживайтесь, Владислав Юрьевич", - молодой человек положил перед собой лист бумаги и улыбнулся еще шире. "Интересно, сколько времени займет процедура освобождения?" - подумал Сурков и, накинув (на всякий случай максимально), сделал вывод, что дома он окажется только под утро.

"Владислав Юрьевич, - приступил к делу "улыбчивый", - Вы, я думаю, помните, что в 2007-м году, как раз когда ваша команда находилась у власти, между руководством Федеральной службы исполнения наказаний РФ и президентом Чеченской республики было заключено соглашение о том, что лица, так сказать, чеченской национальности будут после приговоров отбывать срок заключения на территории Чечни. Так вот, на Вас сделан запрос, и мы в полном соответствии с договоренностями передаем Вас досиживать свой срок в руки наших чеченских коллег".

Сурков не сразу понял сказанное. Смысл входил в него рваными слоями, но уже на второй или третьей порции он почувствовал, что захлебывается от недостатка воздуха. Какая-то неведомая сила вдруг швырнула его тело в снег, смешанный с придорожной грязью. Из вьюжной пелены высунулась страшная лохматая морда скифской лошаденки, за ней другая, третья. И вот уже бесконечная конница летит прямо по нему, вбивая копыта в бездыханное тело, выворачивая из груди беззащитное смуглое сердце.

Владислав Юрьевич, обмирая, открыл глаза. В воздухе завибрировал чей-то чужой голос: "Я не могу, - зашептал он, - не могу никак. Вы же знаете, что там делается. Ни государства, ни закона, дикость, варварство, насилие. Ну и потом, какой же я чеченец?"

"Увы, чеченец, - развел руками "улыбчивый", - по крайней мере, напополам. Нам было абсолютно нечего возразить чеченским товарищам".

Глядя на то, как безжалостно расправляется с Сурковым заезжий высокий гость, начальник тюрьмы испытал острое чувство жалости к арестанту. Он любил "бывших" и "расхитителей" за доверчивость и боязливость. Их, как детей, можно было до смерти напугать любой угрозой и точно так же растрогать до слез выражением сочувствия и каким-нибудь зряшным обещанием.

"Ничего, - кивнув Суркову, ободряюще произнес он, - люди везде живут. Тем более, там родственники".

И сразу понял, что от этих нелепых слов утешаемому стало совсем тошно.

В осмотровой комнате, куда его привел конвоир, Владислав Юрьевича уже ждал молодой чеченец с зеленой повязкой на голове. "Вещи к осмотру", - хмуро буркнул конвоир, и Сурков положил на стол целлофановый пакет и стопку книг.

"Марша вогIийла!",- вдруг пролепетали его губы звуки давно забытого чеченского приветствия*.

Чеченец хохотнул в ответ и ответил на чистом русском языке: "Здорово, братан!" Глянув без интереса в целлофановый пакет, он пододвинул его обратно Суркову. Книги его, похоже, заинтересовали больше. Ловко разрезав бечевку устрашающего вида кинжалом, он стал просматривать обложки.

"Ну, зачем тебе такая плохая книжка? - укоризненно спросил он, указывая на томик Оригена. - Христианский мыслитель, хотя и еретик. Да к тому же и оскопленный. Нет, такое не годится".

Голос его стал суше и строже: "Будем тебя в истинную веру возвращать, Асланбек. Не век же тебе в мунафиках ходить!". "И это совсем ни к чему", - подвел он итог, отодвинув в сторону Киплинга, Эзру Паунда, Рильке. Потом, приняв окончательное решение, сгреб все книги и скопом отправил их в мусорный бак, стоявший тут же.

Услышав, как чеченец рассуждает об Оригене, Сурков не обрадовался, а испытал леденящий ужас. Он понял, что катастрофа надвигается неумолимо и бросил умоляющий взгляд на конвоира, но тот в ответ лишь издевательски ухмыльнулся.

Семь поколений чеченских предков, внимательно наблюдали за происходящим, когда Суркова вели через длинный тюремеый двор к автозаку.

"Меня зовут Резван,- вдруг вполне по-свойски, как бы забыв о дистанции, представился молодой чеченец, размыкая наручники на запястьях Владислава Юрьевича, - мы там уже наших собрали по тюрьмам, так что тебе не скучно будет в дороге. Не переживай".

"Ты кто?" - спросили Суркова из темноты автозака.

"Дудаев", - собравшись с силами, дрожащим голосом ответил он.

Удар неимоверной силы сломал ему нос. Последнее, что он поймал обрывками меркнущего сознания, был дикий хохот, сопровождавший погружение во тьму.

_________________________________________________

"Марша вогIийла!" (чеч.) - "Приходи свободным!" (чеченское приветствие)

[Anakonda]

У меня нет цитат, только в памяти негодование. В любом американском крупном книжном магазине полно антироссийской, антисоветской литературы. Особенно бесили книги о второй мировой войне с фотографиями "русских Иванов", плохо одетых солдат, с какими-то тупыми рожами, хлебавшими суп куском хлеба. Фотки так отфотошоплены, что вид русского солдата напоминал тупое животное. Гады, ненавижу за это империалистов.
А вообще, какова цель этой темы? Типа иной, альтернативный, а значит, свободный взгляд на российскую действительность с якобы крупицами "правды", или задумываемся, у каких волков какие пропагандистские цели на наш счет?
Или так, цитатник.

[E.P. Iphan]

У меня нет цитат, только в памяти негодование. В любом американском крупном книжном магазине полно антироссийской, антисоветской литературы. Особенно бесили книги о второй мировой войне с фотографиями "русских Иванов", плохо одетых солдат, с какими-то тупыми рожами, хлебавшими суп куском хлеба. Фотки так отфотошоплены, что вид русского солдата напоминал тупое животное. Гады, ненавижу за это империалистов.
А вообще, какова цель этой темы? Типа иной, альтернативный, а значит, свободный взгляд на российскую действительность с якобы крупицами "правды", или задумываемся, у каких волков какие пропагандистские цели на наш счет?
Или так, цитатник.

Цель? доказательство что шуты нужны наверно
они необходимы самим царям
они нужны народу