новая хронология, без ссылок Опции

[E.P. Iphan]

РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ: РЕВИЗИЯ - Продолжение.

Существует богатая, даже БОГАТЕЙШАЯ литература, живописующая доминат как античную дегенерацию. При этом демократические остолопы в упор не видят, что вся история новой Европы вопиет об обратном. Именно переход от неустойчивой и демагогической полумонархии, ограниченной городским самоуправлением и аристократическими парламентами к абсолютизму это общий закон и прогресс. Так было во Франции с Людовиком XIV, в Германии – с властью Габсбургов, в Италии, Испании, Швеции, Дании и т.д. Это глубоко естественный процесс консолидации власти, наблюдаемый в период перехода от системы автономных полисов к единым централизованным государствам.

При сравнении дегенеративного домината с классическим принципатом вам всегда укажут, что Диоклетиан заменил демократический римский салют преклонением колен, стал вместо тоги носить ризы, а вместо лаврового венка - золотую диадему, и, наконец, ввёл именование императора господином. (В Риме слово господин было презрительным, так именовали рабов. Похоже на современное русское «почтеннейший»).

А извините, как развивался диалог трудящихся например с главой Флоренции? Сначала была Флорентийская республика с демократическими выборами, где добрый доктор Рошаль Пилюлькин Медичи ползал на четвереньках перед популо минуто и раздавал деньги. Потом демократически выбранный Медичи стал узурпатором, потом ему отвесили увесистого пинка и он убежал на четвереньках, затем Флорентийская республика трансформировалось в Флорентийское герцогство, где Медичи правили уже на «законных» основаниях. А затем ранг был повышен и Тосканское великое герцогство стало элементом общеевропейской системы монархий. При желании можно считать это дегенерацией и азиатизацией, но ведь это демагогия. Это объективный процесс и процесс глубоко прогрессивный. Потому что концентрация власти сопровождается увеличением масштаба управляемой территории и переходом от обычного права к унифицированной системе юриспруденции.

По сути здесь увеличивается градус ЕВРОПЕИЗАЦИИ. Потому что далее абсолютистская монархия превращала кодифицированный свод законов в абсолютную силу, не нуждающуюся в личности монарха – так происходил переход к декоративному конституционному монархизму и к республикам новейшего времени.

Фазы кодификации в Риме достигли при Юстиниане, дальше должна была начаться революционная борьба «правозащитников», которой до боли не было. Что превращает последующую историю Византии в нечто нелогичное.



Североафриканские мозаики. Интересны нимбы вокруг голов богов. В античности нимбы использовали по мере надобности, для смыслового выделения и большей контрастности изображения. В христианском карго-культе это стало уродливым каноном, применяющимся ни к селу, ни к городу. Скорее всего, христиане стали рисовать вокруг божественных персон круги, не поняв функционального предназначения менисков. Мениск это металлический круг, которым покрывали головы статуй на открытом воздухе, чтобы их не обгаживали птицы. Интересно, что в эпоху возрождения такое восприятие нимба сохранилось и в трёхмерых изображениях нимбы рисовали как металлические плоские шляпы:



Считается что нарисовано Беллини в 1460 году, хотя на картине есть подпись Дюрера и указан 1499 год. Кто нарисовал и когда - известно Господу Нашему, Иисусу Христу (это я без иронии).
История консолидации власти в новых государствах видна невооружённым глазом. При сравнении с ней бросается в глаза замедленный характер античности. КРАЙНЕ маловероятно, что переход от представительской и договорной монархии к монархии абсолютистской занял целую эпоху и так и не был доведён до конца (конец - это наследование первенца по мужской линии). И это при том, что самому римскому обществу был присущ наглый пружинистый тон. Собственно оттуда и берёт начало сам термин прогресс как «progredi» - «идти вперёд». Римлянин это наглый экспансионист, абсолютный аналог европейцев-колонизаторов нового времени. У таких людей, если уж «процесс начат», всё идёт до упора. «Non progredi est regredi» («Не идти вперёд, значит идти назад»). Лавирующая и лицемерная полумонархия полусоблюдающая демократические процедуры это политическое устройство на одно-два-три поколения. Потом всё сменяется наследственной монархией. В римской истории этот процесс так до конца и не завершился, даже в Византии.

С другой стороны, история это не математика, а биология. Если зверь не функционален, это не значит, что он не существует. Любой биолог скажет, что процентов 5 зверушек живут, несмотря на то, что они жить не должны. Живой организм как-то изловчается и растопыривается в аэродинамической трубе селекционной смерти. БИОЛОГИЯ.

Например, Венеция как архаичная республика просуществовала века. Это факт. Правда обычно не понимают что это факт невероятный, абсолютно перпендикулярный истории, и что он был достигнут методами НАСТОЛЬКО фантасмагорическими, что в это трудно поверить.

Например, выборы в Венеции проходили так. Следите за руками:

1. Из Большого Совета, насчитывающего несколько тысяч членов и формирующегося по запутанным законам, назначалась особая комиссия из 30 человек.
2. Эти 30 человек выбирали 9 кандидатов.
3. 9 кандидатов выбирали 40 человек.
4. Из 40 человек выбирали 12 человек.
5. 12 человек выбирали 25 человек.
6. Из 25 человек отсеивалось 16.
7. Оставшиеся 9 выбирали 45.
8. Из 45 отсеивалось 34.
9. Оставшиеся 11 выбирали 41 избирателя.
10. 41 избиратель выбирали дожа.

Нетрудно понять, что о внутренней политической жизни «демократической» Венеции даже 17-18 века мы знаем намного меньше, чем о самых суровых монархиях того времени. «Тайны мадридского двора» это пустяки по сравнению с Венецией.

Выбранного таким образом дожа держали на цепях, ему категорически запрещалось покидать территорию маленькой Венеции. Чтобы не сделал ноги и не кинул ребят. Дож не мог в одиночку встречаться с иностранными послами, не мог один вскрывать официальную корреспонденцию. Ему также запрещалось появляться в одиночку перед простым народом.

Такое впечатление, что глава Венеции был ядовитым шипокрылом из гаррисоновской «Неукротимой планеты». Чуть зазеваешься и траванёт чела ядом, второго удавит шнурком от ботинка, а третьему в прыжке ещё успеет воткнуть вилку в глаз.

Не случайно по всей Италии венецианцы прославились отнюдь не как демократы, а как «канальи» - хитрые обманщики и убийцы.



В мозаике, помещённой выше, интересен также объёмный орнамент наверху. Вот более впечатляющий образец такого орнамента. Между прочим, это наглядная иллюстрация того, что в чертежах римляне использовали аксонометрическую проекцию.
Только благодаря созданию лабиринта мышеловок Венеции и удалось заморозить общество на демократической фазе. Демократические выборы сами по себе - это абсурд. Для НАСТОЯЩЕЙ демократии необходима система тайных обществ, обеспечивающих гомеостаз, а также (для государств новейшего времени) система кодифицированных законов с наработанной юридической инерцией.

Демократия 1991 года в России была шуткой взрослых дядь и неумной выходкой политических младенцев. То что из этого получился всего навсего Путин энд Медведев, которые на роль гаррисоновских шипокрылов явно не тянут, это русским страшно повезло, плюс о них позаботился заморский добрый дядюшка. Точнее, тётушка.

Однако вернёмся к невинному изложению римской истории.

О венецианских механизмах «сдержек и противовесов» в Риме неизвестно, а раз неизвестно, то и нечего их и предполагать. Хотя это гипотетически может ответить на вопрос о стагнации и, в конце концов, считается, что выборы в Венеции утверждались византийскими императорами. Это был 11 этап

Считается, что диоклетиановская тетрархия закончилась хаосом и новой консолидацией власти в лице Константина I, но если разобраться, там почти постоянно существовало несколько императоров, и единое верховное управление так и не было восстановлено.

Таким образом, доминат это скорее доминирование провинций над Римом, низведённым до особого полиса с небольшим контадо и демократическим самоуправлением в лице старого Сената.



Античных мозаик сохранилось огромное количество, даже в жилищах скромного достатка стремились выложить орнамент, а то и картинку. Разумеется, уровень исполнения сильно разнится. Одно дело ширпотреб, а другое – штучная работа. Вот мозаика экстра-класса. Не думаю, что сейчас сделают что-то лучше. Ведь это, на минуточку, выкладывается одноцветными камушками-пикселами.
Константин I пришёл к власти в 312 году в результате военного переворота и гражданской войны. Всё это очень сомнительно уже по месту начала действий – в Британии. Дело в том, что у англичан нового времени был огромный комплекс неполноценности связанный с отсутствием памятников римской культуры. Очевидно, Британия не входила в состав римской империи, хотя там вероятно были отдельные римские фактории, ведущие меновую торговлю с аборигенами. Может быть на южном берегу Англии было 1-2 порта для контроля над пиратами (пролив между Британией и Галлией – рай для пиратов). Будучи ультрашовинистами, а также людьми стиля «если нельзя, но очень хочется, то можно» англичане нагородили массу околесицы про римскую Британию, - отчасти пользуясь сходством с галльской Бретанью, а частью просто по наглости. Сейчас получается, что римские императоры буквально дневали и ночевали в Йорке, и больше им нечего было делать, как умирать и провозглашаться императорами в этой дыре.



Очередной английский «300-летний газон». Памятник императору Константину у кафедрального собора в Йорке. Всё как полагается, на памятнике трехсотлетняя патина. Только поставлен он в 1998 году. Был бы поставлен в 1698, звонили бы, что «всегда стоял».

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 7.04.2012, 23:19

[E.P. Iphan]

Считается, что Константин совершил нравственный переворот и сделал христианство государственной религией Рима, хотя сам был скорее «сочувствующим». При этом рассказывается душещипательная история о замене на штандарте императоров аббревиатуры SPQR монограммой Христа («хризмой»), в результате чего появился лабарум. Если дешифровка SPQRа вызывает некоторые сомнения, то дешифровка знака лабарума как монограммы Христа настолько фантастична, что её не признают даже протестанты.



Хризма. С двух сторон еще добавляют «альфу» и «омегу».
Кроме того Константин на месте небольшого полиса Византия построил «Новый Рим», позднее прозванный «Константинополем». Зачем он это сделал непонятно, ведь рядом была большая Никомедия (столица до 330 г.), а рядом с Никомедией другой большой полис – Никея. При этом в замшелом Византии, выбранным Константином для новой столицы, находился большой ипподром. (Считается, что город за что-то наказал и изничтожил Септимий Север, а ипподром остался.)

Никакой консолидации при Константине не произошло, после его смерти в 337 году три части империи стали управляться тремя наследниками и т.д. и т.п.

При изучении этого периода римской мифологии истории бросается в глаза отсутствие реальных фактов подтверждающих существование т.н. западной и восточной римских империй. Империя действительно состоит из разных частей и управляется разными людьми из разных центров, но этих частей вовсе не две, а три-пять, а то и больше. При этом старый Рим находится на обочине, не имея статуса даже региональной столицы, а Константинополь быстро увеличивается в размерах, отстраивается и постоянно присутствует в центре событий. «Все пути» начинают вести в Новый Рим (как нарочно, расположенный на 7 холмах и с учрежденным Константином сенатом №2, с такими же правами как староримский сенат №1).

Я это всё говорю к тому, что официальным концом Римской империи (и школьного года) является 475 год, когда Рим якобы пал под полчищами германского варвара Одоакра (Оттокара).

Но если протереть глаза, то оказывается:

1. Рим не был ни столицей единой римской империи, ни даже её западной части. В это время столица запада находилась в Равенне. Так что непонятно что там делал будто бы последний римский император «Ромул Августул», почему-то 15-летний подросток.

2. Никаких особых грабежей Рима в 475 году не было, но даже если бы они произошли, это бы не произвело на современников большого впечатления. Потому что Рим первый раз разграбил в 410 году Аларих, а в 455 вандалы. Ни та ни другая дата не считается концом римской истории. В следующий раз Рим был взят варварами только в 536 году.



Английский мальчик в роли Августула – фильм «Последний император» (2007). Не знаю как в фильме, но в исторических источниках сообщается, что «Августёныша» варвар Оттокар культурно переместил в провинцию и выплачивал пенсию.
3. «Ромул Августул» собственно был узурпатором и не признавался Константинополем. В отличие от Оттокара, который после взятия Рима послал верноподданейшее письмо и был официально произведён в патриции и римские наместники. В его германском происхождении не было ничего экстраординарного, германцем был фактический правитель западных районов империи Рацимер (456-472 гг.)

4. Оттокар соблюдал римские законы и сотрудничал с Сенатом, хотя и везде создавал протекцию германским племенам. В этом смысле его правление было антилатинским. Но в 493 году по наущению Константинополя его убил Теодорих, восстановивший римские порядки. Теодорих интегрировал германцев в римскую правовую систему, организовывал пышные представления в римском колизее и т.д. При этом столицей региона считалась Равенна.



В конце концов Италия, Иллирия, а заодно и Африка с Южной Испанией попали под непосредственное управление Константинополя. Юстиниан (правил с 527 по 556 гг.) контролировал две трети от максимальной территории Римской империи. На его годы также приходится создание кодекса Юстиниана (кстати, по некоторым данным славянина )– апогея римской юридической мысли. Таким образом, окончательный расцвет знаменитой римской юриспруденции произошёл через столетие после успешной «гибели» римской империи и самого Рима.

Считается, что непосредственно Аппенинским полуостровом византийцы владели совместно с какими-то «бородатыми женщинами» - немцами-лангобардами (ломбардцами). С середины 6 по конец 8 века.



Это очень нехорошая карта, призванная иллюстрировать одновременное присутствие в исторической эпохе двух сущностей – Римской империи и Лангобардского королевства.
Затем лангобарды, а также Рим и Равенна завоёвываются Карлом Великим, но и это вовсе не означает конца хотя бы западного сектора Империи. Согласно официальному сказанию в 800 году римский папа внезапно короновал Карла Великого императорской короной. Тихо прокрался, держа корону за спиной, Карл не успел увернуться и получил корону на голову. Ну а тут уже было неудобно отказываться. Как полагается, вскоре после смерти Карла Западная Римская империя №2 распалась на три части, которые тут же стали воевать друг с другом и в таком состоянии просуществовали до 924 года. При этом звание римского императора и августа было переходящим призом перманентной склоки.

Зона государства Карла Великого включала в себя все западные Римские территории, кроме Южной Италии, Африки и Южной и Центральной Испании. К этому «кроме» можно добавить Венецию, и можно было бы добавить Британию, если бы она была римской колонией. В европейской историографии этот конгломерат часто называют «Государством (королевством) франков», но признают что название условное.

Южная Италия и Венеция принадлежали Византии, то есть тоже были частями Римской империи, а Африка и большая часть Испании попали под власть мавров. Таким образов и в этот период в Европе не было других государств, кроме Римской империи.

О взаимоотношениях между Римом и Константинополем этого периода говорится не ясно, но для сказителей легенды вопрос легитимности крайне важен. Вроде получается, что Карл Великий стеснялся перед Византией быть императором, а Византия полупризнала его легитимность, но не ясно в каком статусе. (Вообще, как я уже говорил, вся легенда о «двух императорах двух Римов» мало подтверждена).

Этот период закончился смутой и периодом западного «безимперья» 925-962 гг., но если разобраться, то и до этого, и после этого император, как правило, имел соправителей, а ключевым действием, позволявшим одному из правителей варварских царств стать римским императором, являлось посещение Рима и последующая коронация. Корона Рима благополучно существовала и в период имперского пересменка. Её носили 5 человек, причём последние – «Беренгар II Иврейский» и его соправитель, получили оную в 950 году из рук будущего императора Оттона I.

Оттон (то есть Отто, а может быть и Оттокар, и где-то даже Одоакр) стал императором Римской империи в 962 году и считается что эта Римская империя (с 1254 Священная Римская Империя, с 1512 года – Священная Римская империя Германской нации, а со второй половины 18 века просто Германская империя) просуществовала до 1806 года. Император автоматически считался также королём Италии до 1648 года. Правопреемником «СРИГН» стала Австрийская империя Габсбургов, а с 1871 года также «Второй Рейх», созданный пруссаками.

Легитимность Оттона со стороны Константинополя якобы подтвердилась браком его сына и наследника с дочкой византийского императора (впоследствии правительницей). Умозрительно можно считать, что с этого периода и произошло разделение рыхлой Римской империи на две не менее рыхлые части – СРИГН и Византию. При этом впервые населённая часть Белой Европы, а именно Франция не вошла в имперский ареал.

Других императоров в Европе не было до 18 века. Первым провозгласил себя императором Пётр I, но признание этого титула иностранными державами заняло много времени. Фактически статус империи, а не королевства был закреплён за Россией только с воцарением Екатерины Великой, в 1762 году. Термин «Третий Рим» это не какие-то претензии русских непонятно на что, а простое юридическое понятие, существующее официально. Следующая европейская империя это империя Наполеона, затем, в 1876, подтянулась Англия.

В целом история СРИГН насчитывает более 840 лет, что совершенно невероятно. Для сравнения вся история классической римской империи это 500 лет. Впрочем, Византия просуществовала вообще около 1000 лет.



Некоторые юзеры стали трепыхаться насчёт «карго-культа», забыв что режим информатирования о Риме щадящий. Чтобы прихлопнуть трепыхания, кроме менисков приведу два-три примера более взрослых. Это якобы Иоанн Креститель якобы кисти Леонардо да Винчи. Поскольку образ совершенно не согласуется с сюжетом, существует Литература насчёт того что тут наличествует особый эзотерический смысл, а то и присутствует сложная возрожденческая шутка. А ларчик открывается просто. Сейчас установлено что шкура и крест пририсованы позднее, поверх основного рисунка (что НАСТОЛЬКО очевидно, что сам факт экспертизы свидетельствует о глупости заказчика). То есть это и есть самое раннее изображение Иоанна Крестителя. Стырили картину, пририсовали крест и стали молиться. КАРГО.
Динамика событий, описываемой официальной (то есть сугубо религиозной) историографией СРИГН совпадает с общеевропейской. Это совершенно хаотичное и бессодержательное изложение многочисленных царствований, кое-где грубо подкрашенное двумя-тремя полуфактами, а затем, уже в период новейшего времени более менее размазанное до всамделишной истории. Связной история СРИГН становится только с эпохи Вестфальского мира, т.е. 1648 года. Первая половина 17 века имеет много лакун и нестыковок, история 16 века явно перековеркана, хотя сам материал фактурный. 15 век это предмет для медитации в стиле «а вдруг что-то правда». Всё что ранее – бессмыслица.

Ситуация с Византией несколько иная. Промежуток 600-1200 гг там явно бессмыслен, но затем существует инкрустация значительного материала, изобилующая религиозно-литературными подробностями.



Вот ещё пример – равеннская мозаика в т.н. «Мавзолее Галлы Плацидии». Здесь взяли и пастуха облепили под «Христа». А теперь столетиями объясняют «что бы это значило». Да то и значило. Пастух одна из основных античных аллегорий, трактуется как милосердие и благотворительность.

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 8.04.2012, 18:53

[E.P. Iphan]

Считается, что в 7 веке в Византии произошла «эллинизация» государственного аппарата, армии, да и просто населения. Все перешли на греческий язык, полностью забыв латынь. На архаичной латыни продолжали говорить лишь в районе нижнего Дуная.

Первоначально Венеция была базой греческой экспансии в Европе, но постепенно она приобрела независимость и стала соперничать с Константинополем. Весьма вероятно, что эта независимость раздута и благодаря Венеции Константинополь вербовал варваров для установления господства в Малой Азии. Венеция переправляла туда западных европейцев, те вступали в вассальные отношения с Византией и отвоёвывали ей территории в Сирии и Палестине. По крайней мере, именно такая картина вырисовывается из эпохи крестовых походов, если отбросить религиозную риторику.

Эпоха крестовых походов началась в конце 11 века, но в 1182 в Константинополе произошла «резня франков» уничтожившая негрекоязычную часть населения. Уцелели только венецианцы, которых бросили в тюрьму, а потом выслали. Тогда агрессия крестоносцев обрушилась непосредственно на Константинополь, и он был в 1204 году захвачен (первый раз за всю историю). На территории Византии возникло несколько западных государств, постепенно отвоёвываемых греками. Греческая власть в Константинополе была восстановлена в 1261 году, с помощью враждовавших с Венецией генуэзцев.



И наконец последнее (честное слово, если не будете баловаться, больше не буду). Это церковь Девы Марии в Риме. Переделана… из античной бани. Основная часть - из т.н. «фригидариума», большого бассейна с холодной водой, занимавшего основную часть терм. Передняя часть – из тёплой бани («кальдария») Карго-фасад разобран в начале 20 века, чтобы лучше были видны термы (слева оставили часть). Это действительно ОЧЕНЬ древняя церковь, ей несколько сот лет. Думаю даже 16 век. И это действительно одна из первых церквей. Особые здания, строящиеся по особым канонам, христиане придумали позже.

Эта история явно выдумана. Хотя бы потому что жизнь самой Генуи и Венеции 11-12 вв. известна гораздо хуже. Но окончательно римская империя в этом регионе пала только в 1453 году, то есть в период начала оптики. Так что последний период (а также начальный период османского «Стамбула») можно рассматривать как слабый контур реальных событий нового времени. В этом контуре явственно угадывается присутствие итальянских городов-государств.



Римская мозаика, забавляющаяся с геометрической темой крестов. Просто так. Что здесь видит современный человек? Поскольку он чокнулся на «фашизме», он видит свастики. (Отсюда Муссолини их и взял.) Что в этой же мозаике увидит человек 19 века? Поскольку он чокнулся на «христианстве», он здесь увидит кресты. Примерно таким образом в античности христианство и находят.
Приключения «римской империи» в оптическом диапазоне будут рассмотрены отдельно.

А пока зададимся простым и прямым вопросом: знают или не знают КОМУ НАДО подлинную историю Древнего Рима? Я полагаю, что знают, и по очень простой причине. К античности на Западе существует показной неинтерес.

Например, на вилле в Геркулануме ещё в середине 18 века найдена библиотека из 1800 слипшихся обугленных свитков (до сих пор единственная, т.к. свитки это, увы, не камень, и даже не дерево). На сегодняшний день из них прочитали только половину. Предполагают, что в оставшейся части могут быть недостающие текста Аристотеля, Тита Ливия, Софокла. С ума можно сойти! Современные средства делают чудеса, прочитать вроде не проблема. А не хотят. Более того, сама вилла за 250 лет раскопана только на 10-20% Почему? А ДЕНЕГ НЕТ. Это при мировом туризме. Да какая-нибудь южнокорейская фирма оплатила всё втридорога только за право рекламы. Но люди не торопятся, раскапывают в год по чайной ложке, причём в это же время богато финансируются сотни никчемушных раскопок с заведомо мизерным или даже нулевым результатом.



Вилла Гетти в Калифорнии. 1974 г.
Впрочем, причём тут Южная Корея. Это ведь для европейцев СВОЕ. Для СВОЕГО люди любых денег не пожалеют. «Узнать и умереть». Между прочим, американский миллиардер Пол Гетти за колоссальные деньги построил в Америке копию геркулановской «виллы папирусов». Её сейчас показывают как образец реконструкции античного памятника. Но построить копию за миллиард интересно. А собрать средства на доскональное исследование настоящей виллы, причём не одному меценату, а КОРПОРАЦИИ Уважаемых Людей силёнок не хватает. «НЕТ ДЕНЕГ».

Дело понятное. Ведь, знаете, как бывает – у Гетти любимого внука в Риме похитили, да ушко и прислали в конвертике. Типа посиди, подумай.

Об уровне независимости западной археологии можно судить по недавней возне с «мощами Святого Павла». Их счастливо обрели в 2006 году под полом многострадальной римской базилики. В 2009 году дозволили археологам позырить через дырочку на какую-то подставу, а потом милостиво разрешили признать подставу подлинной. И все «учёные» выстроились хомячками и «отлепертовали» о нужном результате. Вот такая СИЛА охраняет загадки античной археологии и истории.

Помолчим и мы.



Испания. Грустный символ античности. С другой стороны, «культурный слой» не такой уж и толстый

[E.P. Iphan]

Из истории корабельных бунтов.

К 80-м годам 18 века перед Россией встал неприятный вопрос с европейской колонизацией. Немцы, на которых делалась основная ставка освоения целинных и залежных земель, перестали поступать в наши росийские гостеприимные объятия в потребных количествах, несмотря на все наши старания. Причин тому была масса - немецкие правительства не очень радовались отъезду своих исправных подданных, постоянно вредили нашим комиссарам-агитаторам освоения Востока. Кроме того, к 80-м годам часть первоначально уехавших за счастьем германцев, внезапно вернулась домой и понарассказала землякам многое такое, к чему мы, понятно, привычны, а немцам - стало страшно.
Потому как очутиться из какого-нибудь Вюртемберга в калмыцкой степи, на кавыльном ветру, наблюдая приближающихся и размахивающих арканами аборигенов - это на любителя Фенимора Купера.

Но колонисты-то России нужны - механизм цивилизования запущен. Надо осваивать Тавриду, благословеннный Крым! Немцев в те места вообще пускать нельзя, там турки жить бояться. А кого тогда завозить?! Каких паразитов туда запустишь?!

Петербург задумался. А потом весело хлопнул себя по пудре парика - есть же эти, как их, италианцы. Весёлые такие, черномазенькие, живут у моря, может и не заметят вообще перемены места жительства!
Настроют себе на черноморском побережье всяческих ливорно да неаполей, заведут виноторговлю, живут у себя бедно и весело, на всё согласные, не то что эти черти-немцы, без капризов всяких там! Приятные люди - итильянцы, будем их к себе завозить целыми кораблями!

И начали завозить.

На одном таком транспорте "Борисфен", под чутким руководством лейтенанта Власьева, готовились увидеть новые чудесные берега такие вот итальнские труженники, свежеотловленные по горам Сардинии и Корсики хлеборобы, подкреплённые жертвами ночных облав генуэзских трущоб из интеллигенции. Некоторых будущих российских землепашцев и цивилизаторов расковывали уже на "Борисфене". Были и добровольцы, лишь на чуть-чуть опередившие группы провожающих их с вилами и ножами растроеных односельчан.

Командир "Борисфена" лейтенант Власьев два месяца сбора группы любовался доставшимся ему пассажирским контингентом, а потом начал своих пассажиров несколько пороть, подвешивать и квасить носы. Иностранные подданные (см. корсиканские и сардинские бандосы) были загнаны штыками и саблями в трюмы. И весёлый круиз начался.

Итальянцы немедленно, не прекращая красиво петь из трюма, составили заговор. Во главе заговора встал сардинский товарищ Никола Теальди. Интеллигентный медик, по недоразумению травивший своих оппонентов у себя на родине. Целью заговора было, конечно, перво-наперво, перебить всю русскую команду, а самим плыть в Алжир и заняться пиратством. Личность лидера накладывает отпечаток на весь ход замысла. Это азы революционной деятельности. Никола был медик - логично же, что на общем собрании было принято решение отравить экипаж "Борисфена" опиумом, которого у переселенцев было с собой достаточно. Опиум - вещь довольно необходимая любому крестьянину. Но потом такого полезного лекарства стало жалко и собрание при свете сального огарка решило действовать по привычке и согласно вековых традиций: порезать всех русских ножами, поотрубать им руки-ноги, вспороть животы и т.п.
Я забыл предупредить, что история кажется мне актуальной и по сю пору.

Пока не завёлся среди заговорщиков крыса-предатель, решили действовать немедля. Октябрьской ночью ( с 15 на 16 по старому стилю) 1783 года, в два часа пополуночи итальянские гостарбайтеры, все эти папы Карло и Джузеппе, внезапно выпрыгнула на палубу и начали резать вахту. Трёх матросов зарезали сразу, а подштурмана Любимова, боцмана Ащепкова и ещё 6 моряков, избитых до полусмерти сбросили в люк (примерно, с 10 метровой высоты). Другие заговорщики в это время принялись убивать лейтенанта Власьва и его жену. Власьева убили несколькими ударами топора, а лидер восставших масс Теальди для верности (всё-таки медик) ударил два раза мёртвого капитана ножом в живот.

Спастись на шлюпке и баркасе удалось только десятерым русским морякам, которые в ночи и в непогоду ринулись за помощью в ближайший турецкий порт.

Захватив корабль корсиканцы, сарды и материковые итальянцы начали радоваться, добивать матросов, жечь бумаги и делить добычу. Потом обрубили оба якорных каната и только сейчас осознали, что не знают что делать дальше, куда, собственно плыть-то, а главное как, за что дёргать, куда лезть, что тянуть, ?! Лидер востания неожиданно, как это у итальянцев принято,задумался. Кругом Средиземное море и звёзды, вокруг толпы пьяных друзей, уже взломавших оружейную комнату и полная нопределённость. Из реальных ценностей только вдова капитана (француженка по происхождению) да какой-то трусоватый флорентийский дворянин Човатино Ферони, которых можно было попробовать продать на рынке. Поймали подшкипера Новоженова и, "коля тесаками", попросили начать немедленное продвижение к югу. Новожёнов внимательно выслушал пожелания и прыгнул за борт. Коварство русских иногда не знает предела, честное слово. В это же самое время, забытый за интересными убийствами и грабежами лоцман Павел Дисеменос, обрезал в трюме "штур-трос, коим руль управляется", а потом залез на "заднюю мачту и там затаился". Новожёнов, кстати, до берега доплыл. Ещё раз вспомним о русском коварстве.

Таким образом свободолюбивый итальянский коллектив будущих целинников и осовоителей залежных земель, оказался в очень странном и неловком для себя положении. Течение выбросило "Борисфен" на мель. Утром к судну подошёл турецкий фрегат, потом подошло ещё два фрегата, с проходившего русского судна была выслана вооружёная абордажная команда под руководством капитана с многообещающей фамилией Драко...

А дальше уже начинается совсем российская история.
Оказавшись в турецком плену итальянцы начали было принимать ислам, чтобы не быть выданным русским властям, но очень быстро за ними приехал русский подданный англичанин Томас Рейн, который до перехода на русскую службу прославился тем, что "умел обходиться с подобными извергами, так как неоднократно перевозил дикарей-негров из Африки в Америку". Наверное, русский Томас Рейн всё же скучал по прежней своей работе. "Это же неожиданный праздник!" - сказал он вступив на борт "Борисфена" и улыбнулся, оглядывая закованнных мятежников, утирая обшлагом непрошенную слезу. Мол, дали вспомнит навыки, спасибо, ребята, поплывём счас в страну весёлой Бабушки...
21 ноября 1783 года пассажиры "Борисфена" отправились в Россию, в город Херсон, где их ждала тёплая встреча, военно-полевой суд, петли, кнуты и пешая прогулка кого в Кременчугские копи, а кого - в осободившиеся после померших от оспы пленных шведов казармы. Но об этом уже в следующий раз.



Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 21.04.2012, 01:19

[E.P. Iphan]

Выложу здесь, пожалуй.
Оч любопытно и познавательно, откуда вылезли эти существа, называющие себя либертарианцами.
Где и кем они выводятся. И как размножаются.

ВЛАДИМИР ЧЕТВЕРНИН -ученый-юрист, профессор кафедры теории права и сравнительного правоведения НИУ ВШЭ, последователь и интерпретатор либертарно-юридической теории права и государства.

Сладкопахнущий труп юриспруденции

-Есть вопрос, который меня самого давно занимает. Что такое юриспруденция как наука? То есть, я понимаю, что такое история права, что тут можно изучать: как любая история какая-то, это – раздел исторической науки. Я понимаю изучение каких-то прикладных вещей, то есть состояние права, правовой системы, которая существует. Но я не понимаю, что это за наука в принципе, в самом общем смысле. То есть, что здесь изучается, что является предметом изучения. Должны ведь изучать что-то объективное, что-то, что существует в реальности, в природе. И соответственно, следующий за этим вопрос будет про методы этой науки, в чем тут специфика. Ну и третий будет, как положено, о целях, собственно. Понятно, что цели в любой науке — это вещь достаточно тонкая, спекулятивная... но, тем не менее, как-то они обычно формулируются. Я убежден, что если взять любого исследователя-гуманитария, если так утюг ему поднести к телу, то он в конце концов скажет про цели своей науки, то есть про некую такую сверхзадачу. Историк скажет: я хочу понять, как было на самом деле. Литературовед, допустим, скажет: я хочу понять, что же имел в виду автор. Вот и здесь: что является такой недосягаемой, отдаленной целью науки?-

Ваше недоумение вполне объяснимо, потому что вы живете в культуре, в которой вообще-то нет ни права, ни юриспруденции.

-А это вообще разные вещи?-

Ну право — это тот объект, который изучает юриспруденция. На латыни «jus», производное от него «juris» — это право. Соответственно, наука о праве — юриспруденция.

А вот классический западный человек ответил бы на ваш вопрос, сказав, что юриспруденция — это одна из трех наиболее фундаментальных наук. Вот, у русского человека со времен Петра I в России есть душа, тело и паспорт, вот там тоже примерно так — душа, тело, но не паспорт, а дела. О человеческом теле заботится врач, медицина. О человеческой душе заботится священник. Значит теология — это вторая фундаментальная наука. И третья фундаментальная наука — юриспруденция: о делах человека заботится юрист. Юриспруденция сродни медицине. Это жутко сложная наука, изучать которую нужно десятилетиями, прежде чем вы станете действительно авторитетным юристом, допустим, в Америке, в Англии; да и то социализм там все портит. Вот начать-то нужно с того, что вы говорите, что понимаете, что такое история права — значит, вы понимаете, что такое право. Вот можно узнать: что такое право?

-Это принципы, как я понимаю, на которых в данном обществе строится представление о справедливости.-

Причем вы полагаете, что эти представления в разных обществах, в разных культурах могут быть самыми разными? И употребляете все-таки для всех них одно и то же слово: справедливость. Вы какой-то смысл определенный вкладываете, когда говорите о справедливости?

-Наверное, у людей есть какое-то чувство справедливости.-

Значит что-то определенное. Тогда понимаете в чем дело: тогда не могут быть в разных культурах принципиально разные представления о справедливости. Человек может заблуждаться в каких-то мелочах, но в сущности должно быть что-то одно и то же. Вот это то самое, то, что одно и то же, это и изучает наука юриспруденция. И появилась она, между прочим, не когда-нибудь, а в Древнем Риме. Феномен права, jus, возникает в греко-римской античности, вот в этой цивилизации, которую создают в северном Средиземноморье, сначала в рамках полисной культуры, затем в рамках более широкой культуры. Только у этих двух народов. Ни в Китае, ни в Японии, ни, понятное дело, в Африке, ни в России... К Руси это не имеет никакого отношения. Здесь культура чисто потестарного, силового, а вовсе не правового типа. Правом здесь никогда и не пахло. То, что называется jus, право, — оно стало основой всей западной культуры. В эпоху западного феодализма там были, конечно, свои заморочки самые разные на тему что такое право, права, почему у представителей разных сословий права разные, чего кому можно, чего нельзя и т. д. История показывает, что как раз в западном феодализме ярко сталкиваются институты правового и силового, потестарного типов. Однако все-таки тот культурный код, который был когда-то заложен на Западе, правовой культурный код греко-римской цивилизации, не умер вместе с крахом западно-римской империи. Именно в западном феодализме был такой феномен свободного или вольного города, который возродил этот культурный код. Поэтому возникающий именно на Западе капитализм — это, собственно, вторая историческая редакция культуры правового типа. Принято говорить, что история продемонстрировала культуру правового типа на уровне греко-римской античности вчерне, а вот, дескать, капитализм — это уже в чистом виде. Но это вряд ли, по-моему, тоже вчерне. Помните такой анекдот, что периодическая система Менделеева — она ему явилась во сне? А знаете такую присказку — что она являлась дважды? Сначала Пушкину, но он ничего не понял, поэтому она была вынуждена искать еще кого-нибудь. Нашла Менделеева и явилась ему. Вот, по-моему, с правом – то же самое. Правовая культура, сам правовой принцип сначала явился грекам, латинянам, кельтам; но они это плохо поняли, все-таки правовая ментальность была еще не характерна для большинства населения. А потом правовой принцип явился уже германцам, которые его поняли, осознали и даже провозгласили права человека, германцы - это прежде всего англосаксы, особенно те из них, кому не хватало свободы в Европе, они ехали за океан, и там делали правовую культуру с чистого листа, не имея никаких феодальных заморочек. То есть, право в чистом виде пока существовало только в англо-американской культуре. А в континентальной Европе это уже, знаете, право, перемешанное с силовыми, с властно-принудительными институтами. Можно сказать, что, например, в Германии, в Пруссии, — там не было капитализма в чистом виде, не было какой-то буржуазной революции, которая бы установила господство права, свободный рынок. Там с самого начала модернизация происходила под руководством короля, под руководством Бисмарка, и там сразу все получалось какое-то немножко социалистическое. Или вот — Великая французская революция, и потом наполеоновская диктатура. С юридической, с правовой точки зрения наиболее прогрессивный деятель той Франции — это сам Наполеон, который говорил: мои победы в сражениях забудут, Ватерлоо их перечеркнет, а мой гражданский кодекс будут помнить веками многие поколения. Наполеон гордился тем, что ввел этот кодекс во Франции и завоеванных странах. Но по существу он воспроизвел или заново систематизировал несколько модифицированные положения классического римского цивильного права. То есть то, чем он гордился — это уже было в древнем Риме. Причем там оно взялось не от сырости, и не сам Юстиниан сочинил свой кодекс, и даже мудрые римские юристы не из пальца это высосали. Это результат многовекового развития юридической, судебной практики — разрешения споров между субъектами свободных обменов, свободных товарно-денежных отношений. И в этой практике были и прогресс, и регресс, и все это отражено в классических текстах римского права. И Кодекс Наполеона в 1804 году по сути лишь воспроизвел эти тексты. И до сих пор ничего принципиально нового в этой области не сказано. Понимаете, если уже тогда римляне в принципе обнаружили, как лечить, допустим, печень и это работало, то и через тысячу лет, и через десять тысяч лет вы сможете так же лечить печень. Понимаете, если медицина — это действительно наука, она знает, как лечить печень. Если юриспруденция — это наука, то она будет веками отстаивать одни и те же принципы свободных обменов.

-Так, медицина — она изучает печень. Значит, есть некая объективная неизменяемая константа — печень. Она — одна и та же. Что у Юстиниана, что у Наполеона, что у современных людей. В ней мало изменений произошло. Поэтому все, что относительно печени было известно верного тогда, оно верно и сейчас. Это понятно. А что с правом? Что здесь константой является?-

Константой является вот что. То, что я сейчас скажу — это так называемая аксиома самопринадлежности. В принципе возможны только два типа человеческих взаимодействий. Первый строится на том, что в неком сообществе все люди признаются принадлежащими самим себе. Каждый человек принадлежит самому себе, каждый может свободно распоряжаться только самим собой, а все остальное вторично. Второй тип — не каждый человек принадлежит самому себе, то есть, имеются такие люди, которые принадлежит другим людям. Третьего не дано. Так вот наука права — это наука о свободных взаимодействиях. То есть это те взаимодействия, которые строятся на взаимном признании самопринадлежности. Право — это правила, или институты (юриспруденция это наука, право это правила, институты), которые строятся на принципе самопринадлежности. Этот принцип можно называть и как-то по-другому, это будет по сути одно и то же, но вербальные конструкции могут быть разными, например: собственность, запрет агрессивного насилия, формальное равенство — оно же справедливость — и т. д. и т. п. И вот это — неизменно. То есть либо мы с вами признаем друг друга самопринадлежащими субъектами, и тогда наше взаимодействие состоится только в том случае, если мы с вами договоримся, либо оно не состоится, если не договоримся, а если один из нас будет навязывать другому свою волю, то это будет агрессивное насилие, и правовой принцип его запрещает. И если среди нас таких много, которые признают самопринадлежность других, у нас складываются социальные институты, защищающие свободные обмены и позволяющие пресекать, подавлять агрессивное насилие. Если мы живем в такой культуре, которая строится на признании самопринадлежности, и если один из нас будет агрессивно насиловать другого, то есть механизм принуждения, который поставит его на место. Вот это я рассказал про право. А есть противоположный тип культуры — потестарный тип, и в мире он господствует. Можно сказать, что история цивилизованного человечества — это история конфликта правового и потестарного типов социокультуры, но все равно потестарный тип — он охватывает девяносто процентов реальных конкретных культур, как минимум девяносто. То есть на право приходится не более десяти процентов, а может быть — только один, но хочется, чтобы было хотя бы десять. А вы говорите слово «право», используя для этого мейнстримовское, социалистическое словоупотребление. Тут я вам должен привести цитату из Людвига фон Мизеса, мною любимого, которая звучит так: «социалисты произвели семантическую революцию, а именно изменили смысл слов на противоположный». Или еще могу так сказать: юриспруденцию подменили легистикой. Помимо jus, juris есть еще такое латинское слово lex и производное от него legis. Это закон, то есть правила, имеющие высшую силу. От этого производного есть слова «легизм» и «легистика». И до конца XIX века тех, кто изучает законы, не задаваясь вопросами о справедливости, о праве, называли легистами. Но в конце XIX века — в эпоху расцвета позитивизма как научной парадигмы — они сказали: единственным научным содержанием юриспруденции может быть только изучение законов. А закон они определили как приказ верховной власти. То есть единственным научным содержанием юриспруденции было объявлено изучение приказов верховной власти. Это легистика. И вот легистика с конца XIX века выступает под флагом юриспруденции. А от юриспруденции постепенно остаются рожки да ножки. Ибо одновременно с наступлением легистики кончается капитализм, он вытесняется государственным регулированием, социализмом. И когда наступает государственный интервенционизм, на передний план выходит легистика и заявляет, что lex, законы — это приказы верховной власти, это публично-властное регулирование, которое может вам нравиться или не нравится, может вам казаться справедливым или несправедливым, но все равно это lex. И никакие разговоры о справедливости не имеют отношения к понятию закона, потому что в разных культурных группах могут быть взаимоисключающие представления о справедливости, и если вы попытаетесь их как-то объединить в одном понятии, у вас ничего не получится. В понятии закона, сказали легисты, от содержания законов мы отказываемся, мы его выбрасываем из понятия закона. Если мы хотим, говорил первый ученый-легист, Джон Остин, действительно заниматься наукой, мы должны дать такое понимание юриспруденции, чтобы никто не мог сказать: вы пытаетесь изучать что-то неопределенное, поэтому ваше знание ненаучное. А что здесь определенное? Официальные тексты (официальные — то есть исходящие от компетентных публично-властных субъектов), авторитетные прескриптивные тексты. Вот мы их будем изучать, анализировать, комментировать, и этим ограничивается задача юриспруденции. Но вообще-то это не юриспруденция. Это легистика. А он говорит: это юриспруденция в научном смысле. Причем в английском языке, как вы знаете, есть слова law и right, и при этом некую совокупность норм или систему норм можно обозначать как law, но нельзя обозначать как right. Не получится. Right — это только так называемые субъективные права. Причем это могут быть legal rights или еще какие-то rights, но от того, что они legal или не legal — они от этого не утрачивают свое качество right. А вот в немецком, вообще в континентальных европейских языках, по-другому. Там совокупность норм, правил, институтов можно обозначать и словом закон, и словом право. Вот в английском только словом law. И вы никогда мне не докажете, что слово law на этом основании можно переводить как «право». Почему? «Право» это right. Это совсем другое слово. Во всех индоевропейских языках корень слова «право» одинаковый, и лингвисты обозначают его буквой «р» с хвостиком каким-то. Право в русском и в других славянских языках звучит одинаково. В немецком — Recht, в итальянском — diritto, в испанском — derecho, в английском — right, во французском — droit, везде вот это «р». И наоборот, закон во многих языках — это подражание латинскому lex, legis или близкое к латинскому. Но вывод-то какой? Когда вы говорите о юриспруденции, вы имеете в виду легистику. И вы правильно говорите: а чего она собственно изучает-то? Понимаете, это разновидность текстоведения. Это разновидность документоведения. Это не есть социальная наука. Она узурпировала название юриспруденции, но она не есть социальная наука.

-Так, сейчас сориентируюсь. Значит, получается такая альтернатива. Два понимания. Такое легистское — тут как бы говорить не о чем. И то, что вы назвали настоящей юриспруденцией.-

Это наука о свободе. Наука о свободном взаимодействии.

-Но у нее получается очень узкая сфера материала.-

Это не узкая сфера. Это другое. Вот вам такой пример. Смотрите, вот есть такое древнегреческое слово πόλις. Оно не переводится ни на какие языки, кроме одного: латыни. Латинское civitas равнозначно греческому πόλις. Почему? А потому что самого этого феномена — полис — давным-давно уже нет, и в живых языках нет таких слов, которые соответствовали бы греческому слову πόλις. И поэтому, чтобы нам перевести на русский или на немецкий, на английский, нам придется использовать несколько слов, чтобы показать специфику этого феномена, объяснить ее. Если в нашей жизни этого феномена уже нет, а скоро его совсем не будет, то о чем мы с вами собираемся говорить?

-Нет, я хочу вот что предположить. Вот есть наука, некий объект которой присутствует в такой небольшой доле общества, на такой небольшой исторической протяженности, и то там к ней подмешана всякая дрянь. То есть ее еще там поискать надо. Я подозреваю, что тут несколько хитрее. Вот эти принципы — их можно найти и изучать в самых разных системах социального устройства, в самых разных обществах и исторических периодах, в которых, казалось бы, вот такое право не доминирует. Тем не менее, тут есть предмет для изучения. Правильно, нет?-

Это две принципиально разные, противоположные, полярные модели человеческих взаимодействий. Вот если мы с вами признаем субъектность друг друга, самопринадлежность — это одно. Другое — если я отрицаю вашу субъектность. Отвергаю вашу самопринадлежность. Причем деятельно отвергаю. И тогда я вами управляю как объектом.

-Ну вот я читал, допустим, в книжке про Столетнюю войну во Франции, 14 век. 14 – 15, точнее. Вот как там решаются вопросы. С одной стороны, они решаются, очевидно, силовым способом. То есть, результат этого решения — он как бы вроде бы определяется соотношением сил. С другой стороны, меня удивило, что ни один серьезный разговор не обходится без юристов уже тогда. Без университетских юристов. Зачем им были в тех условиях нужны юристы?-

Западный феодализм и сами феодалы — это огромное количество организованных преступных группировок, которые все время между собой выясняют отношения. И нельзя сказать, что они между собой только воюют. Они воюют именно потому, что кто-то из них поступил не по понятиям. У них есть множество норм, представлений о справедливости, общих, между прочим, единых для всех, и они спорят, кто из них нарушил правила, и для этого им нужны университетские юристы. Вот всех остальных, то есть массу крестьянского населения, горожан и прочих они грабят, используют в качестве объектов — впрочем, не всегда, далеко не всегда, там тоже разные бывают заморочки. Но внутри этого сообщества организованных преступных группировок действуют собственно правовые нормы. Договоры прежде всего. У них принцип — pacta sunt servanda, то есть договоры должны соблюдаться, и тот, кто нарушает договор, да если он еще поклялся именем Господа, заслуживает самой гнусной кары, и все это поддержат. Более того, я еще отмечу такой факт, что для Западной Европы характерно с самого начала феодализма полицентричное устройство, потому что там сразу два центра власти: светская власть начинает формироваться у германцев тогда, когда уже есть независимая сильная власть церкви. Духовная власть. Но это не значит, что она в мирских делах не участвует. Поэтому если вы не нашли защиты в суде своего сеньора, вы на своего сеньора подадите самому папе римскому или во всяком случае епископу. И не дай бог вашего сеньора отлучат от церкви — все, конец, это значит каждый может к нему прийти и все, что угодно с ним сделать. Понимаете, какие интересные вещи были. Там pacta sunt servanda — договоры должны соблюдаться. Там когда кто-то становится вассалом сеньора — они заключают клятвенный договор, совершают ритуал, когда один, преклонив колено, ладони соединяет, а другой его ладони принимает, сжимает, и все — теперь они обязаны друг другу. Это значит, что вассал обязан ему сорок дней в году служить (кстати остальное —только за отдельную плату, если договорятся), а он, сеньор, обязан всей своей силой его защищать. И не дай бог сеньор не защитит. Вот как. И собственно, та же Столетняя война из-за чего вышла-то? Из-за взаимных претензий в рамках этих отношений. Король (английский, французский) ведет себя не по понятиям, понимаете? И тогда происходит разделение — одни феодальные группировки за короля французского, другие за короля английского. Ну конечно каждый из них прежде всего хочет пограбить. Но аргументируется все это юридически. Только так.

-То есть это как раз с вашей точки зрения ареал именно жизни права.-

Запад — да. Но западный феодализм — это смешанная цивилизация. Ведь там не только межфеодальные дела, но и отношения феодалов с крестьянами, городские дела, отношения феодалов с горожанами, отношения феодалов с духовенством или отношения города с духовенством и т. д. И, я повторяю, феодалы — это разбойники, оседлые, стационарные бандиты. Средневековые профессиональные воины — это разбойники. Которые крышуют крестьянские общины, крышуют города. Которые с этого живут. Которые все время ведут войны, надеясь разбогатеть в результате грабежа поселений, крышуемых другими группировками. Но войны они ведут по понятиям, а не просто потому что хочется пограбить. А понятия — это честь, совесть, благородство, договоры, права, привилегии. Он нарушил мои привилегии, и теперь он должен нести за это ответственность. Вот. Значит это цивилизация смешанная, то есть, с одной стороны, правовые отношения между феодалами и эти войны как принуждение к соблюдению их прав или привилегий, с другой — это грабители, и они ведут войны, участвуют в войнах, потому что все надеются погреть на этом руки, надеются что-то завоевать. Но это так называемая игра с уменьшающейся суммой. То есть, на выходе все время получается в общем и целом меньше, чем было на входе. Потому что столько нарезали, наколотили, нажгли и т. д., что все равно в целом лучше не будет. И в общем-то такая цивилизация долго существовать не могла. Она должна была эволюционировать либо в сторону потестарного начала, либо в сторону правового. Либо кто-то один захватит всю власть и подчинит себе все эти бандитские организованные группировки, станет верховным грабителем. Либо горожане — прежде всего крестьяне, а потом и горожане — не выдержат этого, дадут им всем по рукам. Но началось все с того, что когда короли попытались диктовать свою волю вассалам, они получили отпор от самих феодалов. Генрих III Английский попытался прибрать всю власть к рукам — это в XIII веке — и бароны восстали, взяли его в плен, и была гражданская война, после которой король уже был вынужден созывать парламент, чтобы просить деньги на ведение войн. Парламент не только из баронов, но и из простых рыцарей и горожан. А это очень важно, потому что золото, денежки, монетки звонкие — они в городе. С крестьян вы можете взять только натурой, а денежки-то в городе. И если не договориться с горожанами — много не получишь. А сил таких, чтобы грабить город или принуждать вассалов, у короля уже нет. К этому времени все крупные и средние феодалы уже понастроили крепостей, замков, и тогда еще не было осадных орудий, и в случае нападения они могли у себя отсиживаться. Позже происходит расцвет средневекового города. Многие города освобождаются от феодального крышевания, потому что теперь у города больше сил, чем у феодала. И вот после этого короли добиваются абсолютной власти — французский король, в меньшей степени английский. Как же это им удается? Очень просто. Они заключают союз с городом, с городами против аристократии. Благодаря этому союзу короли становятся абсолютными монархами. Но городу после этого становится совсем плохо. То есть город получил королевскую власть и центральную бюрократию вместо своего местного аристократа, с которым всегда можно было договориться, во-первых, потому что он местный, и он заинтересован в том, чтобы город богател, а во-вторых, потому что город уже столь силен, что феодал не может диктовать ему свою волю или просто грабить. А вот с централизованной бюрократией, за которой королевская армия, никогда не договоришься. И дальше — поворотная эпоха в историческом развитии от Средневековья к Новому времени. Это эпоха буржуазных революций. Тогда город вооружается и выступает против абсолютной монархии с ее бюрократической иерархией, с ее силовым принципом. Можно сказать, что здесь потестарный компонент социокультуры, абсолютизм идет в свой последний решительный бой. И он его проигрывает. И воцаряется капитализм, всеобщее царство свободы. Казалось бы, вот так. Только вот воцаряется он всего-навсего лет на сто. Начинается его деформации, деградация, то есть сегодня от того капитализма уже ничего не осталось. Это называется социализм или социал-капитализм. Капитализм — это господство правового принципа. Это минимальное государство, минимальное регулирование, это свободный рынок, независимое правосудие, свобода договора и т. д. А социализм — это государственное, властно-приказное регулирование. И теперь считается, например, что такое объявление — «требуется бухгалтер, мужчина не старше тридцати пяти лет» — это дискриминация якобы в юридическом смысле, то есть нарушение прав по возрастному и по половому критерию. Вы, кстати, так считаете или нет?

-Нет-.

Нет. Поэтому я так вот предполагаю, что мы с вами относимся к одному и тому же ментальному типу. Это личностный или, в моей интерпретации, правовой ментальный тип. Но с точки зрения подавляющего большинства людей на Западе, это будет дискриминация именно в юридическом смысле, то есть нарушение прав. Каких прав? Ведь нет таких прав, требующих, чтобы именно тебя...

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 31.05.2013, 01:57

[E.P. Iphan]

Окончание.

-Право работодателя выбирать себе по каким-то требованиям...-

А на Западе уже давно считается, что вы не имеете права выбирать. Вы что — возомнили себя свободным? Нет! Теперь вы свободны только в рамках дозволенного законом, властно-приказным актом. Как начальство решит, как в законе будет сказано, такие у вас и будут права. Понимаете, от капитализма остались рожки да ножки. И вот последним оплотом капитализма были США, но и там...

-Ну как бы немного вернуться назад. Попытаюсь все-таки выдержать эту линию. Значит, юриспруденция изучает право, то есть вот такие общественные системы или правила функционирования общественных систем, в которых доминирует договорное начало, не насильственное. Ну, хорошо, а что здесь изучать?

Очень много. Понимаете, помимо свободы договора есть еще множество норм, в частности «пограничных», которые не противоречат правовому принципу, если их не навязывать. Еще римская юриспруденция выработала большое количество так называемых диспозитивных норм. Потому что реальные договоры — они не совершенны, они пробельны. И юриспруденция утверждает: конечно, в силу свободы договора вы можете по этому вопросу писать в договоре что угодно, но если вы ничего не напишете, то будет вот так, как считают профессиональные юристы, и это будет законом, и на этом будет стоять судебная юридическая практика, потому что иначе соблюдения договоров не будет, самих договоров не будет. Таких диспозитивных норм — тысячи.

-И это некий единственный в природе вариант, да?-

Вы спросили: а что тут изучать? Вот юриспруденция и изучает все варианты социальных взаимодействий, возможные с точки зрения правового принципа, и выбирает оптимальные для самых разных ситуаций. И во времена римского права диспозитивных норм известно было меньше, чем даже в английском праве, а сегодня, особенно в системах так называемого континентального права, нормы диспозитивные уже вытесняются императивными. Вот такие нормы, которые говорят: если иное не установлено договором, то будет вот так. Это диспозитивные. При социализме они вытесняются нормами императивными. Это когда правительство устанавливает, что в таких-то отношениях, практиках, сделках может быть только так, и никакой свободы договора. Это уже начало потестарного регулирования. Это уже другое. Причем пока мы говорим только о цивилистике, а есть еще публичное право.

-Так, и все-таки мы ушли от моего вопроса. Какие результаты этой науки?-

Результаты эти уже давным-давно опубликованы в виде учения о праве: на уровне утверждений римских юристов — раз, и на уровне классической английской правовой доктрины XVII — XIX веков...

-Хорошо, сейчас этим никто не занимается, что ли?-

В англоязычных дискурсах — а почти вся мейнстримовская литература идет на английском языке — там есть понятие Jurisprudence, но они это понимают как легистику. У них даже, понимаете, в английском языке нет такого дискурса, где было бы слово «право». У них это называется law and morality. Юриспруденция — это почти мертвая наука. Вот я ею занимаюсь.

-А как вы ею занимаетесь?-

Продолжаю учение о праве, стараюсь хотя бы показать, что в реальных культурах есть право, а что не есть право, и объяснить — почему. Ну вы уже, наверное, поняли, что я либертарианец, да? Ну как Юлия Латынина, например. Знаете Юлию Латынину? С такой шикарной прической…

-Ну я представляю себе...-

На Эхе Москвы она, в Новой газете...

-Я понимаю, да.-

Она иногда там, конечно, такие вещи...

-Должен сказать, симпатии она у меня не вызывает.-

Это не зависит от симпатии или не симпатии. Вот она либертарианка, она это хорошо излагает в общем виде. Но иногда она просто дискредитирует серьезные вещи. Так что не важно, вызывает она симпатию или не вызывает, просто хочу сказать, что вы знаете: есть такая Юлия Латынина, и вот по ментальности я — как Юлия Латынина. И вот она, например, объясняет, что, с точки зрения прав человека, не может быть всеобщего равного избирательного права для тех, кто не платит налоги. Но здесь она забывает сказать, что если она имеет в виду налоги применительно к России, то Россия — это совершенно другой тип цивилизации. И здесь не важно — платишь налоги, не платишь налоги. Это называется «петрократия», причем она сама знает, что это называется петрократией. Она сама употребляет этот термин. А вот при капитализме, там где право, где цивилизация строится на правовом принципе — вот там нормальным будет, если активное избирательное право только у тех, кто платит налоги. Это нормально именно с правовой точки зрения, я вам могу объяснить, пожалуйста. Акционерное общество — тут то же самое.

-Понятно, что у нас по-другому. Вот это вот сложный такой переход. Где, как прежде говорили, диалектика.-

Юриспруденция — это чисто западная штука. И она процветала именно тогда, когда там были цивилизации «чисто» правового типа. Греко-римская — правового типа, но ненадолго, затем капитализм — уже исторически развитая правовая цивилизация, но тоже ненадолго. Тогда юриспруденция процветала. Причем, именно англо-американская культура — она куда более развитая в этом отношении. Вот там суд определял, что есть право, что не право, потому что судебная практика опиралась на выработанные юриспруденцией принципы, позволяющие различать правомерное и правонарушающее. А, например, демократический парламент — там все решают по принципу большинства. В Америке в конце XIX века говорили так, например, что то, что конгресс принимает в качестве law, на самом деле еще не law. Это всего лишь сочинения конгрессменов на тему, каким бы они хотели видеть law. А дальше суды определят, что есть law, а что не есть law. Это означает вот что: именно в этих странах — Англия, США — судебная власть независимая. То есть понимаете, если она независимая, если она судит по своим собственным стандартам, она независима не просто от номинального законодателя — парламента, она независима и от тех актов, которые издает парламент. Там судьи будут говорить про себя, что если мы, судьи, независимы, то именно мы будем определять, что есть law, а что не есть law. Это один из показателей развитости правовой культуры. Вот говорят, что, дескать, в континентальной Европе есть разделение права на частное и публичное, а в странах англо-саксонского права — нет. Не так. Там просто были единые стандарты правомерного/противоправного — единые и для так называемых частных лиц, или для приватных отношений, и для публично-властных акторов: для, скажем, конгресса или парламента, который издает номинальные законы. А критерий такой: нарушаются права каждого человека на самого себя и свое собственное или не нарушаются. И не важно, что вы это приватными действиями нарушаете или от имени большинства населения некий акт издаете, которым вы ограничиваете свободу договора. Не важно. Потому что вы нарушаете стандарты того, что суды защищают в качестве rights. И то, что противоречит этим стандартам, не может быть признано в качестве law, даже если за это проголосовал парламент. Вот, например, дело врача Томаса Бонхэма против Врачебной палаты, 1610 год — одно из самых первых и наиболее известных решений в этом контексте. Это практически демонстрирует, что такое юриспруденция. Один из наиболее значительных в Англии авторитетов юриспруденции — сэр Эдвард Коук — был судьей во времена Якова I. Однажды спросил его король Яков: а что ж, по-вашему, дескать, есть власть более высокая, чем королевская? А сам за спиной палку держит, да, как Лев Толстой. А он ему говорит так: есть. Там — Бог, а здесь — law. И на себя показывает: я решаю, что есть law, а не ты. По юридическим стандартам буду решать. Ты можешь меня колесовать, четвертовать, а все равно law останется таким. Так вот, дело врача Томаса Бонхэма против Врачебной палаты. Была там такая организация, которую я для простоты называю Врачебной палатой. Это официально признанный орган самоуправления врачей, сословно-цехового. И в соответствии с парламентскими актами она разбирала жалобы на врачей, споры между врачами, она лицензировала, конечно же, врачебную практику — как же без лицензии-то, понимаете? Вот она это делала. Это старая Англия. Капитализм еще только начинается. И вот по этим актам она могла оштрафовать врача, при этом половина суммы штрафа шла в распоряжение председателя палаты. И однажды она оштрафовала некоего Томаса Бонхэма, а он обратился в соответствующий королевский суд. И судья Эдвард Коук как раз разбирал это дело, и он постановил, что, с одной стороны, все верно — по парламентским актам все верно. На что Бонхэм жалуется? На то, что необоснованно палата его оштрафовала. Но ведь он, коронный судья, Эдвард Коук — он не разбирается в вопросах медицины. Он говорит: для того чтобы определить, обоснованно или не обоснованно, я должен был бы обратиться за экспертизой. Куда? Во Врачебную палату, которая свой вердикт уже вынесла. Так вот на этом основании следовало бы в иске врачу Томасу Бонхэму отказать. Однако из наших книг мы знаем, продолжает Эдвард Коук, что никто не может быть судьей в своем деле. Это один из принципов, на которых строится все наше правосудие. И никакой парламент своим актом не может ничего здесь изменить, отменить и т. д. А если парламентский акт нарушает этот принцип, мы такой парламентский акт просто не признаем в качестве law, и мы его не применяем. Вот на этом основании иск Томаса Бонхэма — удовлетворить. Ибо у Врачебной палаты нет полномочий штрафовать врачей. А парламентский акт? А он ничтожен с нашей точки зрения. Потому что он нарушает принцип nemo judex in propria causa, то есть «никто не судья в собственном деле».

-Я не очень понял. В каком смысле здесь «судья в собственном деле»?-

Председатель палаты по закону получает половину суммы штрафа в свое распоряжение. Чего ж тут непонятного?

-Нет, я-то подумал сначала, что это как раз эффект в том, что заинтересованное лицо является единственным экспертом в этом деле.-

Сам судья, то есть председатель врачебной палаты, который выступает там как судья, — он заинтересован в штрафе, он и эксперт, и судья в своем деле. Это отвергается юриспруденцией, и это известно со времен римского права. Юриспруденция говорит: там, где есть jus, право, там nemo judex in propria causa или, например, non bis in idem — нельзя дважды наказывать за одно и то же. И все это вытекает из принципа самопринадлежности, который мы также можем трактовать как формальное равенство или как запрет агрессивного насилия. Можно вывести отсюда целую систему вторичных юридических принципов, чем и занималась юриспруденция. Вот только при социализме это не нужно, социалисты предпочитают легистику.

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 31.05.2013, 01:47

[E.P. Iphan]

немного о первой мировой, взято у Павленко
* на самом деле не столько о ней, а может - в главном - и вообще не о ней*

Выгодно ли воевать?

Ну вот с чисто человеческой точки зрения? С уровня единички? На этот вопрос любой индивидуй отрапортует так:

- Всегда готов! С колен встану, всех порву. Ура-а-а, товарищи! Где мой верный калаш, гады?! - и, перейдя на речитатив, добавит скороговорочно: "А короткоствол в целях самообороны разрешить немедля всем!"

Но эти песни поются на миру или в каком тесном кабинетике с недвусмысленным портретом на стене, при взгляде на который само даже слово "выгода" становится неуместным, а потому и непоминаемым всуе.

( Collapse )Однако самому себе вопрошаемый вопрос непременно разъяснит так:

- Ну-у-у.., если на передову-ую, так какая ж там выгода-то..? жив остался - уже спасибо.., если жив, да ещё и с руками-ногами - это, считай, повезло, с прибытком вернулси.., а так - нет.., не-не-не, не люблю. Вот разве што в тыловики, в начальники склад-а-а.., ой, да ладно в начальники, хоть так бы.., в караул при складе стоять, вот это - да-а-а! вот это оно-о! выгода как она есть, самая наивыгоднейшая выгода.., бабы, самогон.., - и в этом месте у обладателя бессмертной души замаслятся глаза и он мысленно быстро потрёт ладонями, - хехххх...

И ответы эти будут одними и теми же, на каком бы языке вы человечка ни спросили и на каком бы языке он сам с собою ни разговаривал бы. "Эх, люди, люди..."

Но это если речь идёт о человеке. О маленьком. О клеточке пред Богом. Протоплазма там, ядро... И душа, конечно. Однако стоит нам задать вопрос о выгоде государству, то-есть не клеточке, а всему организму, то ответ будет совсем другим. Только государство отвечает нам не словами, а - действительностью. Той действительностью, в которой живут и считающий себя вправе задать вопрос и услышать ответ обладатель кабинета, и начальник склада, и караульный, и тот, кто, хочешь не хочешь, а едет на передовую. Таких хитрых, но недостаточно умелых передовиков - подавляющее большинство, какого бы лестного мнения они сами о себе ни были бы.

Вот Первая Мировая. The Great War. Для современника событий выглядит она так:



Не очень привлекательно. Вода тут в некоторых количествах присутствует, но на Лазурный Берег всё это похоже мало. Желающих туда отправиться по доброй воле найдётся немного, однако государство не унывает, потому что оно находит очень много нежелающих и отправляет их в путешествие, которое начинается не в турагенстве, а на призывном пункте. "Давай, дорогой! Пришла пора подняться с колен и всех-всех порвать. Ты мужик или кто? Ты ж сам говорил, что дождаться не можешь, мне говорил, им говорил, ему говорил, да и ей вон тоже заливал, помнишь? На лавочке. Вспомнил? Вот и хорошо, на тебе твой винтарь и - вперёд! Рви."

Кого? Да вот же он, перед тобою:



Вы, никак, думали, что кино "Кинг Конг" на пустом месте появилось? Ну, думайте дальше, а ещё лучше вообще не думайте, за вас уже всё давным давно подумали, а вам думать не надо, ваше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами.

Этот лозунг вечен. Как вечна и война.

В 1916 году в Америке демократы победили на президентских выборах с кандидатом Вудро Вильсоном. Слоган, позволивший Вильсону победить, выглядел так - "He Kept Us Out of War!"

"He kept US out of war."

Отличный слоган, даже и сегодня завидки берут.

А минуло чуть и 2 апреля 1917 года в 8:30 по восточному времени Вудро Вильсон обратился к полному составу Конгресса с просьбой разрешить ему провозгласить состояние войны. Объявить войну Германии. Конгресс взялся думать и думал он очень долго, целых полтора дня и 4 апреля государство дало Вильсону зелёный свет. "Таможня дала "добро".

И ни одноэтажная, ни даже и многоэтажная Америка не вышла на улицы с требованием "остановить поджигателей войны", Америка не возмутилась вопиющему несоответствию между обещанным ей "he kept us out of war" и данной ей в ощущениях реальностью, ничего такого не случилось, наоборот, Америка начала отправлять своих сыновей в чёрно-белый ад европейской войны. И отправляла она их вот так:



Почему такая, граничащая с религиозным экстазом, картинка? Ответ очень прост - Державы приоткрыли дверь войны и жестом пригласили Америку войти. И Америка образца 1917-го года собою, своим до самых до окраин нутром, невыговариваемым словами инстинктом поняла, что ей не какими-то там "державами", а Судьбой (или Историей, или Богом, назовите как хотите) даётся шанс. Шанс, который даётся государству один раз. Шанс, который упустить нельзя.

Этот шанс называется войной.

Только война позволяет государству перейти с одного уровня на другой. И чем война больше, чем масштабнее, чем "всеохватнее", тем выше она позволяет прыгнуть победителям. Точно такой же шанс был дан России в июне 1941 года и она точно так же этим шансом воспользовалась. Разница была в том, что Россия не только не искала этого шанса, но она от него до последнего уворачивалась, "не был богатым, не хер и начинать", а Америка мало того, что свой шанс жадно ждала, но она его ещё и торопила, она не хотела, чтобы выигрышный билет ей подарили на день рождения, а потому истово несла трудовой доллар в ближайшую лавочку и каждую неделю покупала новый билет в надежде выиграть. И в 1917 году она своего дождалась. А до этого ей долгие годы приходилось себя смирять, она не то что не кидала лозунгов насчёт колен, поднятий и порвать, но она старательно и очень убедительно притворялась слабее, чем она была на самом деле. И разница была не только в "позе", но ещё и в цене, уплаченной за Шанс. Русские заплатили за свой куда более высокую цену. Это оттого, что они с выгодой вечно не в ладах, вот даже и сегодня, в XXI веке они почитают за выгоду мобильник, иномарку, а самые-самые умные - швейцарские часы. Был когда-то СССР и был Брежнев с часами "Слава", были да сплыли. А таперича можно нечаянно так манжет поддёрнуть и на зависть окружающим поинтересоваться - "а который там у нас нынче час?" И каждый дурак сможет убедиться, что у Обамы часы за сорок долларов, а у меня - вот! Видали? "То-то, лохи."

Но поскольку мы именно что о лохах, то вернёмся к предмету. К ожившей статуе Командора и пробившему часу.

"Бом!"

На Америку сделали ставку. В 1917 году Америка в Антанте заместила собою Россию. Роль она должна была играть ту же самую, что играла до того Россия и роль эта состояла в поставляемых Державам ресурсах. В том числе людьми, которые в глазах государства тоже представляют собою пошлый ресурс. Вроде железной руды. Или полноводных рек. Или леса. Или денег. Или нефти. Словом -чернозёма. Да-да. Человек думает о себе так - "человек это звучит гордо", а его родное государство думает о нём же неможко по-другому, но тоже достаточно лестно - "не человек, а золото".

У Америки не было армии. Она сознательно пошла на этот шаг, чтобы её не воспринимали слишком уж серьёзно, ну в самом деле - это что ж за Держава без армии? Смех один. А если у вас нет армии, то и воевать в горячем смысле вы не можете, как можно сражаться тем, чего у вас нет?

Мало того, Америка всему свету показывала, что она и в войну-то ввязываться не очень хочет. Вот и в президенты там выбрали - миролюбивейшего и либеральнейших убеждений бывшего президента университета, книжного червя, противника всех и всяческих войн, he kept us out of war, а вы как думали?

Думали в ихних европах разное, но, когда подпёрло, то с того берега Атлантики призывно замахали руками. "Будь гостьей, драгоценная наша!" И Америка смутилась, потупилась. "Да я даже и не знаю..."

- Давай, давай, - кричали ей. - Ты посмотри, какая ты дебелая да здоровая! Давай к нам, у нас тут весело!

- Да у меня даже и армии нет, и вообще я не по этому делу, мне бы пахать, строить, плавить, ну ещё на бирже иногда играть, не без этого, но у вас же там воевать надо, а я даже не знаю с какого конца за ружжо браться... Да и посуды у меня тут немытой куча.

- Давай, давай, - хором кричали ей англичане с французами, - ну и что, что армии нет, армия дело наживное, мы тебе покажем - здесь зарылся, там газку пустил, это нетрудно. Не умеешь - научим, а захочешь - и заставлять не будем. Тяжело в учении - легко в бою. Пуля дура - штык молодец. Ты, главное, нефти чуток захвати, а то мы последний стакан допиваем, а что до закуси, то она у нас богатая, так ты как?

- Ну, ладно, - сдаваясь, сказала Америка, - что с вами, озорниками, поделаешь, так и быть, попробую. Может, чего путное и выйдет.

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 13.06.2013, 01:16

[E.P. Iphan]

На заключительном этапе Первой Мировой (необходимое уточнение - это сегодня мы знаем, что 1917-18 это завершающие годы мясорубной четверолетки качества, а тогда никто не знал, сколько ещё продлится война) у Антанты возникла острая проблема с личным составом.

На Западном Фронте элементарно не хватало людей, что превратило их в ресурс ценный, если не сказать драгоценный, "не люди, а золото". Поэтому в качестве вступительного взноса за счастье "вступить в клуб" с американцев первым же делом потребовали не солдат (их у СаСШ фактически не было), а потребовали - рекрутов. Причём по тогдашним и выглядевшими очень реалистичными прикидкам англо-французы посчитали, что обойдутся они 500-ми тысячами человек и довели эту цифру до американской стороны.

"ОК, - послушно сказали в Вашингтоне. - Война есть война. Принимайте."

И людской поток хлынул через океан. "Американцы идут."

Вот они дошли до Лондона:

( Collapse )

И в Лондоне они не остановились, и пошли они дальше. Минуло, спасибо партии, лето, кончилась осень, настала зима, а они всё идут и идут:



И конца им не было видно. И происходило это потому, что шли не только люди, но шли и события, и шли эти события всё хуже и хуже. Для Антанты. После провала летнего наступления на Восточном Фронте Антанта уловила запах жареного, а между тем к концу 1917 года через океан из затребованного полумиллиона успело переправиться 180 тыс. человек, а, не успел начаться год новый, как между Россией и Германией (а также Австро-Венгрией, Оттоманской Империей и Болгарией) был подписан брест-литовский мир, первым же следствием которого стало то, что немцы начали перебрасывать войска с Фронта Восточного на Фронт Западный.

Мир очень хорошо знает, что такое немецкая армия, так вот теперь это немецкое качество начало перерастать ещё и в количество, и к лету 1918 года немцев на Западном Фронте стало больше, чем противостоявших им сил Антанты. О первоначальном лимите в 500 тыс. призывников забыли тут же, французы в панике закричали - "дайте людей, дайте-дайте-дайте, обученных, необученных, больших, маленьких, белых, чёрных, дайте любых, только - ДАЙТЕ!"

И Америка начала давать. Давать по-настоящему, так, как это умеют делать американцы. В июле 1918 года, "на пике" событий, во Францию каждый день прибывало 10 тыс. американцев. В день - по дивизии. И, отправляя "ограниченный контингент" в Европу, Североамериканские Соединённые Штаты не забывали и о себе. К концу года (к финалу Великой Войны) они располагали армией численностью в четыре миллиона человек (напомню, что всего полутора годами раньше, когда их "пригласили" повоевать, американская армия имела в своём составе всего 133 тыс. военнослужащих). И более половины этой армии было переброшено в Европу. И из расквартированных во Франции двух миллионов солдат полтора миллиона находились на передовой.

Всего в течении пары месяцев немцы потеряли численное преимущество. Французы перевели дух и вздохнули с облегчением. Они явно не понимали, что происходит. Вот англичане, те да, те понимали, те видели все последствия, но они просто не видели другого выхода.

А французы радовались, да и как им было не радоваться, вот они встречают пересекшего в условиях строжайшей секретности Атлантику генерала Першинга, командующего американским экспедиционным корпусом в Европе:



Першинга торжественно привечали в Париже, в рамках спешно состряпанной "идеологической кампании" американскую военную делегацию повезли на могилу маркиза де Лафайета, где Першинг сказал несколько приличествующих моменту слов и где прозвучало ставшее с тех пор знаменитым - Lafayette, we are here!

"Лафайет, мы здесь!"

Сегодня считается, что сказал это сам Першинг, но в реальности эти слова принадлежат не ему, а его помощнику полковнику Чарльзу Стэнтону, но дело не в этом. Французы не понимали "момента", они будто ослепли, им отказало их знаменитое "галльское остроумие", они в упор не видели потусторонне нечеловеческого сарказма фразы, они искренне понимали её в наибуквальнейшем смысле. Они видели в Першинге грубого солдафона, кусок пушечного мяса, который целью своей жизни видит, как бы ему поскорее умереть за "ценности европейской цивилизации", за "матучку Марианну".

И самообмануться им было тем легче, что американцы и в самом деле умирали. Но вот только за кого?

Это колонна американцев на подходе к фронту:



На обочине сидят англичане. Они уже знают, что такое война и теперь им предстоит обучить военному делу прибывших американских новобранцев. Зелёных новичков. Зелёных настолько, что, как свидетельствовала современница событий и притом француженка, - "провожая их на фронт мы плакали горше, чем когда провожали своих солдат."

Англичане прозвали их - doughboys.

"Пончики."

Английский юмор хорош. Хорош он потому, что у него всегда есть второе дно, более глубокий, "скрытый" смысл. И только вдогонку к первому смешку понимаешь, что пончик это прожаренное тесто. Deep fried dough. И возникающий перед внутренним взором образ хорошо прожаренного пехотинца уже не кажется очень уж смешным.

Першинг начал с того, что потребовал для американского экспедиционного корпуса самостоятельности не только в организационном смысле, но и в смысле принятия решений, как и в смысле действий. На это ему резонно возразили, что у американцев совершенно нет опыта. Это было святой правдой. Военный опыт самого Першинга состоял в организации так называемой "Мексиканской карательной операции" объявленной целью которой было изловить и покарать Панчо Вилью, каковая цель достигнута не была. (Между прочим, одним из подчинённых Першинга в Pancho Villa Expedition и таким же кавалеристом, как он сам, был получивший в дальнейшем определённую известность и дослужившийся до генерала Паттон.)

И американцы наступили на горло собственной песне. Они слишком долго ждали и слишком хорошо знали, что такое ожидание, чтобы упустить удачу в последний момент. "Будь по-вашему" - сказали они. И американские новобранцы были "рассеяны" по позициям. И их принялись учить. Учить не в "учебке", а учить "в поле". Где стреляют и где убивают. Стреляют настоящими патронами и убивают тоже по-настоящему. Такими радикальными, но вместе с тем и в высшей степени наглядными методами агличане и французы принялись учить их самым современным на тот момент методам ведения горячей войны. Американцы попали в европейский "переплёт", когда на Западном Фронте начались, наконец-то, перемены, перевернувшие господствовавшую до того "военную мысль". Первыми в переворот ввязались немцы, традиционно очень хорошо воюющие "горячим методом", а на их вызов тут же ответили англо-французы. Переворот состоял вот в чём - методом проб и ошибок (можно сказать, что методом потерь матчасти и миллионов жизней) был найден способ прорыва укреплений, что позволяло превратить войну окопную в войну маневренную. Достигалось это созданием численно небольших (буквально из трёх-четырёх человек) штурмовых групп, во главе каждой из которых находился офицер, в каждой группе имелся лёгкий пулемёт, и штурм производился согласованно и одновременно с разных направлений (под разными углами) по отношению к точке прорыва.

Такая тактика позволила резко снизить чудовищные потери первых лет войны, когда прорыв пытались осуществить "тупо массой", но одновременно она по понятным причинам предъявляла очень высокие требования к кондициям и квалификации штурмовых групп. И вот именно этому и принялись обучать американцев. Причём обучали люди, уже имевшие нескольколетний опыт "окопной войны". И учились американцы очень хорошо (они вообще очень хорошо учатся, лучше всех), и привело это к тому, что их начали выделять в отдельные соединения.

(Чуть в сторону, но в сторону нужную - у рачительных людей ничего не пропадает и полученный в ходе Первой Мировой опыт американцы пустили в ход уже в годы Второй Мировой на Тихом Океане. Там быстро выяснилось, что преимущество в технике не даёт того же эффекта, что в других местах нашего прекрасного нового мира по той причине, что тихоокеанские острова представляют собою острова вулканические, а это сводило на нет калибры корабельных орудий и вес авиационных бомб, так как вулканическая порода гасила силу взрыва подобно подушке. И по этой причине артподготовка и авианалёты не позволяли выбить японцев с заранее оборудованных позиций, а потому для захвата плацдарма десанту приходилось идти в рукопашную. И американцы принялись обучать морскую пехоту, исходя из опыта, переданного им французами и англичанами за двадцать пять лет до этого. И сделать им это было легко ещё и потому, что шуровавший на Тихом Океане генерал МакАртур был начальником штаба второй по счёту дивизии, высадившейся в 1917 году во Франции и он обо всех этих штурмовых делах знал отнюдь не понаслышке.)

[E.P. Iphan]

Как будто нарочно было подгадано и я нечаянно, шагая от ссылки к ссылке, попал на ютубовский ролик, запечатлевший для истории обсуждение на российском канале "Культура" животрепещущей темы - "а правильна ли хронология Скалигера?"

Да Господи же ты Боже мой!

Дорогие мои, хорошие, ну какой Скалигер, о чём вы? Ну что вы в самом деле как маленькие. Какие такие вспышки сверхновых, какие такие астрономические наблюдения и какой такой шестнадцатый век?

Люди не представляют себе НОВЕЙШУЮ историю, они понятия не имеют, что случилось по историческим меркам буквально вчера, а вы от бедняг требуете, чтобы они хоть как-то соотносили себя с реальностью возрастом в четыреста лет. Так вот же они и соотносят - раскрашивают сегодня (СЕГОДНЯ!) свои представления о прошлом, помещая туда рыцарей, фей и драконов с вампирами и прекрасно себя чувствуют. А вы к ним с каким-то Скалигером.

( Collapse )Ну вот вам Первая Мировая. Она перевернула мир почище любого Архимеда, и было это не в шестнадцатом веке, а в начале века ХХ. Уже родились мои деды и бабки, уже живут они и страдают, уже есть идущие подряд два андреевских креста, к чёрту Нестора с его летописями, какой может быть Нестор, если есть у нас мосты, банки, телеграф и телефон, и какой может быть чёрный эбонит, когда есть уже и барышни-телефонистки?

А между тем барышни есть, были и пребудут вовек (за что Господу нашему отдельное и низкое спасибо), а памяти человеческой - нет как нет.

Не-ту-ти.

И для того, чтобы обрести не память, а хотя бы обрывки ея, нужно немножко потрудиться, так что давайте-ка вернёмся к раскопу. Я понимаю, что это скучно, но зато, хоть не было там фей и не было вампиров, но было кое-что другое.

Любое государство, вступая в войну, неважно, делает ли оно это по доброй воле или оказывается в войну "втянутым", на что-то рассчитывает. Это "что-то" называется плодами войны. И Америка в этом смысле ничем от других не отличалась, она тоже хотела до сочного плода дотянуться и с аппетитом его схрустеть. При этом между СаСШ и прочими имелось одно различие, состояло оно в том, что американцы (не все скопом, а те американцы, которые другими американцами управляли) не только гораздо лучше (глубже) понимали причины и следствия до поры чужой для них войны, но они вдобавок понимали, что помимо физических усилий, потребных для срывания плода, нужно плод "выдержать", нужно довести его до требуемой кондиции, чтобы стал он не только большим, но и то ли сладким, то ли кислым, то ли терпким, неважно, важно, что плод должен соответствовать ожиданиям срывающего. У того, кто до вожделенного плода дорывается, во рту должны возникнуть предожидаемые вкусовые ощущения. И эти ощущения не должны его обмануть. It's tasty! It's delicious!

"Ням-ням-ням..."

Yummy yummy.

И чего они от войны ждут, американцы изложили в "14 пунктах президента Вильсона". Пунктами был пущен пробный шар. 8 января 1918 года американцы "забросили леща". И они не были наивными людьми, они не рассчитывали, что Державы воспримут "пункты" всерьёз. И для них не была сюрпризом реакция того же Клемансо, заявившего: "Я даже не смог дочитать эти пункты до конца, это же скушно, в конце концов сам Христос оставил нам не четырнадцать заповедей, а всего десять!"

Ну, скушно значит - скушно. Не хотите - не читайте. "Но хоть люди-то вам по-прежнему нужны?" "Да! - встрепенулся Клемансо. - Нужны, конечно. Очень нужны!" И американцы продолжили давать людей. Плоть и кровь. А французы вкупе с англичанами продолжили этих людей обучать, превращая новобранцев в солдат. Тонкость была в том, что оказавшиеся на территории Французской Республики поставленные Америкой (и поставленные в изобилии) американские граждане становились солдатами не французской армии, а американской. Похоже, что французы этого не понимали, да и то сказать, думать ведь так скушно, зато кричать "давай, давай!" очень весело.

А между тем слово было пущено и с "пунктами Вильсона" кроме англичан и французов ознакомились и остальные фигуранты событий. (Не буду повторяться, перечисляя в чём именно Fourteen Points состояли, замечу лишь, что они очень чётко расписывали американский взгляд на послевоенное устройство мира.) И если англичане отмолчались, а французы с присущим им легкомыслием предпочли вообще от них отмахнуться, то вот немцы с австрийцами прочли пункты внимательно и нашли их по меньшей мере "небезынтересными". И это при том, что речь идёт о начале 1918-го и немцы-австрийцы-турки-болгары считают, что победа находится на расстоянии протянутой руки. Осталось только чуть-чуть "поднажать".

А между тем Антанта американцами заткнула дыры, а для того, чтобы дыры затыкать, новобранцев пришлось вводить в курс ускоренными войной темпами, а американцы всё хватали на лету, и способных учеников принялись сводить в отдельные соединения, а где отдельное соединение в несколько десятков тысяч человечков там и вопросы снабжения, там и работа тыла, там и штабы, там и коммуникации, там планирование, там - всё-всё-всё. И обращаю ваше внимание на то, что это самое "всё" имело масштаб не какого-то там "локального конфликта", а масштаб Мировой Войны. Вчера Першинг скакал на верном коне и ловил в чапаррале неуловимого Панчо Вилью, а сегодня его учили (и учили прошедшие огонь и воду учителя) как воевать с армией государства под названием Германская Империя, армией несколькомиллионной и укомплектованной не босоногими пеонами, а лицами немецкой национальности. И Першинг делал такие успехи, что американский экспедиционный корпус получил свой сектор фронта. Французы были рады снять с себя часть ноши и переложить её на кого-то другого.

Французы устали терпеть. Нация устала.

"Нашему терпению пришёл конец." Эту фразу мы все слышали. Но терпение это дело такое - человек-терпила может терпилой прожить жизнь и терпилой умереть, но государство живёт жизнью не человека, а жизнью поколений и оно может себе позволить терпеть столько, сколько надо, чтобы дождаться.

Дождаться чего?

Да того самого! Вот вам СаСШ. Государство, собравшее себя после гражданской войны, после самого страшного, что может с государством случиться. И это государство принялось старательно "прикидываться ветошкой". И делало это столь успешно, что Британская Империя до 1893 года имела в Вашингтоне не полномочного посла, а всего лишь посланника, в расчёте, очевидно, на то, что если и не библейский блудный сын, то уж блудная дочь Америка точно вернётся к отеческим гробам. А Америка, между тем, училась терпеть. Сама себя учила ждать. Американцы не пытались создать армию, армию как армию, армию в европейском смысле, армию как государственный институт. Просто потому, что таковая попытка немедленно была бы воспринята как угроза тогдашней "глобальной безопасности" и вызвала бы вмешательство то ли БИ, то ли Франции, то ли созданной совместными стараниями англичан и русских Германии, то ли всех их вместе взятых.

А потому силы Америка пробовала то на испанцах, то на филиппинцах, то на кубинцах. И всё это с конфузливой усмешкой, с оглядкой на Европу, на Державы. "Ну вот такая я неловкая." А в "столицах" снисходительно похохатывали. "Балуй, балуй, дойдут руки - мы тебе покажем, как надо!"

И речь не только об армии, но и о такой государственной "компоненте" как спецслужбы. Любому государству, даже самому завалящему, без "органов" - никуда. Так вот американцы свою "гэбуху" прятали, шифровали. Делали вид, что её вообще нет, позволяя разгуляться на своей собственной "суверенной" территории немцам, англичанам и прочим. И, наблюдая за этой борьбой титанов, опять же учились. Слюнили карандаш и тщательно "писали в молескин".

И ждали. И ждали. И ждали.

Ждали своего. Ждали долго.

И дождались.

Дождались момента, когда стали они нужны, дождались момента, когда не они "полезли", а когда их - позвали, позвали в расчёте именно на их неискушённость, на их "неловкость". Америка не напрашивалась, наоборот, терпеливым ожиданием они сделала себя на пир званной.

Это не следует понимать так, что она, ожидая у моря погоды, сидела, сложа руки. Вовсе нет. Америка трудилась, но только трудилась не во благо войны, а во благо мира и это тогда, когда мир считал, что своего можно добиться только войной. Но при этом только СаСШ задолго до Оруэлла дошли до мысли, что мир это та же война и что миром можно воевать точно так же, как и войной.

И, вооружённые этим пониманием, они позволили себя в войну "зазвать" (а как их было не позвать, они же ничего для себя не хотели, а хотели они мира во всём мире), они позволили себя обучить, они позволили себя вооружить и они позволили выставить себя на передовую.

И момент был подгадан так, что на передовую они попали как раз тогда, когда туши налёгших друг на друга изнемогших борцов находились в состоянии неустойчивого равновесия, ткни пальцем и они завалится то ли в эту сторону, то ли в ту.

И именно в этот момент, ни месяцем раньше и ни днём позже на первый план вышел вот этот, похожий то ли на эльфа, то ли на хоббита, человек:



Был он воспитан, учтив и манеры его от манер высокомерных европейцев отличались разительно, и он мягко сказал так: "Дорогие джентльмены и ещё более дорогие мусью, если вы немедленно не дадите нам гарантий, что "Четырнадцать пунктов" президента Вильсона будут приняты вами как руководство к действию и что послевоенный мир будет устроен так, как это угодно нам, то я, полковник Хаус, прямо сейчас заключу сепаратный мир с Германией."

И когда он произносил эти слова, то американцев и немцев разделяла только тонкая линия фронта, а за плечами у Хауса стояли два миллиона успевших подрумяниться "пончиков" и сколько-то там танкеров с нефтью.

"Я сделал им предложение, от которого нельзя было отказаться."

"Жаль, что вы не видели их лиц."

Согласитесь, что, зная об этом факте, на предысторию, на ход и на последствия Первой Мировой Войны начинаешь смотреть немножко под другим углом. Но вы не прочтёте об этом ни в одном учебнике. Ни в школьном, ни в университетском. Восстановить события в более или менее приближённом к реальности виде вы можете, ознакомившись с личной перепиской президента Вудро Вильсона и полковника Хауса. Но кому в наше время может прийти в голову читать столетней давности переписку давным-давно умерших людей?

Да и зачем, есть же учебник, простой и понятный, а к учебнику есть телевизор. А в телевизоре-е-е-е... Мама родная, чего ж там только нет.

А вы говорите - Скалигер.

"Ай-Фон, ай-Пад, Селигер!"

[E.P. Iphan]

мы как люди, думающие по-русски, а многие так и успевшие получить образование в СССР (что автоматически означает образование хорошее), имеем в голове определённую картину мира. В зависимости от наших политических убеждений картина эта имеет свойство менять свой знак. В этом нет ничего страшного, при оценке реальности перещёлк с плюса на минус происходит в голове любого землянина, вне малейшей зависимости от его национальности. Однако элемент "страшного" в этом процессе смены полюсов безусловно имеется. Дело в том, что выставляемые нашим сознанием знак "+" или знак "-" сами по себе значат очень мало, реальную значимость (реальную "силу") им придаёт степень приближённости (степень "соответствия") существующей в нашей голове сугубо субъективной картины мира (субъективной "карты реальности"), к объективной ("реальной") реальности.

Чем больше соответствуют наши мысленные представления о реальности самой реальности, тем большую силу имеет наша выставляемая реальности оценка. Мы реальность либо принимаем, либо отвергаем, но при этом если наши представления о реальности ей не соответствуют, то мы с восторгом принимаем или с праведным гневом отвергаем не саму реальность, а всего лишь наши представления о ней, и в этом случае реальность на наши оценки, на наш восторг и наш гнев плевать хотела.

Это вступление понадобилось вот зачем - советская пропаганда была очень успешна, но этот успех обеспечивался очень специфическим и вряд ли достижимым в будущем условием в виде "железного занавеса", препятствовавшим тому, что на сегодяшнем языке называется свободным обменом информацией. "Циркуляцией идей." Благодаря этому в замкнутом советском пространстве была выстроена очень простая (я бы даже сказал - преступно простая) картина мира. И она мало того, что была проста, но она ещё и отображала упрощённую до крайних пределов реальность в искажённом виде.

( Collapse )
Вместо очень сложной реальной картины был создан её примитивный аналог (картина Веласкеса была переписана, "перевоссоздана" примитивистом), а потом эту примитивщину поставили против кривого зеркала и уже с отражением ознакомили строителя коммунизма. И он увидел на месте впалой щеки флюс, а вместо нормального глаза на него уставился "масонский зрак". И масштаб русской катастрофы 80-90-х прошлого уже столетия был задан уже тем, что, столкнувшись с реальностью, простодушный русский человек принял то, что, по уму, нужно было бы отвергнуть и отверг то, во что нужно было бы вцепиться обеими руками.

Что всё это означает применительно к данному повествованию? Ну, например, то, что Первая Мировая Война в русском сознании ХХ века была подменена Гражданкой, а Вторая Мировая - Великой Отечественной Войной. Поскольку Вторая Мировая нам ближе в смысле календарном, а потому более "памятна", то любой из нас, обратившись взором внутрь, обнаружит, что ВОВ имела "всемирно-историческое значение", а всё, что происходило за её пределами, было чем-то глубоко вторичным. "Периферийным." Так, какая-то возня на задворках мира.

И это при том, что те же США сумели подняться в осмыслении реальности (что означает и в осмыслении феномена "война") на следующий, более высокий уровень, и это позволило им встроить "нашу" ВОВ в контекст "их" войны. Это как проводить фрегат узким и мелким фарватером. Якорь поднимают на шлюпку, затаскивают вперёд, сбрасывают, а потом подтягивают к нему весь корабль. Так вот они сделали Россию таким якорем. Важен ли якорь? Да важен, конечно. Но кроме якоря есть фрегат, есть груз, есть капитан. И есть премия, которую он получит, доставив груз по назначению. И команда есть тоже. Та самая, которая думает не о цели, а о роме.

Такова реальность. И если вы видите её отчётливо, то вы можете выбрать себе роль. "Пред Богом." Кем захотите, тем и станете, хотите - капитаном, хотите - кораблём, хотите - командой, хотите - якорем. Можно - парусом. Можно - ветром. Если очень захотеть, то можно даже стать ромом. Jedem das Seine.

Кто-то гребёт, кто-то командует, кто-то у руля стоит. А якорь так и вообще недвижно лежит, его куда-то везут, куда-то бросают. "Без меня вам никуда" - думает якорь. "Поднять якорь!" - кричит капитан. "Есть!" - отвечает команда. "Трави цепь!" - кричит капитан. "Есть!"

"Руби якоря!"

Ну и тут уж рубят без слов.

Оставим якорь глубине и вернёмся к конкретностям.

Первая Мировая, которая в русском сознании застряла как "империалистическая", видится нам с вами сквозь семьдесят четыре оптических слоя и, преодолевая расстояние между реальностью и нашим глазом, она претерпевает понятную метаморфозу и мы видим какую-то возню в грязи, иприт, окопы, колючку, словом видим мы - статику. Что-то очень скучное. "Невнятное." Марна как марево. То ли дело у нас! Брусиловский - что? Да прорыв, конечно. Прорыв! Воля! Простор!

Самолёт? "Илья Муромец", а как же иначе. "Не имеющий аналогов."

И вот это "не имеющий аналогов" - то самое кривое зеркало, искажающее реальность. Искажающее до неузнаваемости.

И проблема не в самом самолёте, как и не в количестве самолётов, поставленных на фронт, не в бомбовой нагрузке и не в радиусе действия, эта песня поётся для людей несовершеннолетних и не вполне нормальных, проблема совсем в другом.

Вот что, искажая, прячет от нас зеркало - "...оn the Eastern Front a nineteen-century war was fought with twentieth-century weapons."

"На Восточном Фронте воевалась война девятнадцатого века, в которой воевали оружием века двадцатого."

Это определение, данное историком Джеем Винтером в книжке "The Great War and the Shaping of the 20th Century", универсально и приложимо к любой войне в качестве лекала.

"X" и "Y" воюют войну двадцатого века, пользуясь оружием двадцать первого века."

"X" и "Y" воюют войну двадцать первого века, пользуясь оружием двадцатого века."

"X" и "Y" воюют войну четырнадцатого века, пользуясь оружием двадцать первого века."

Но при всех возможных комбинациях есть ещё и "мистер Икс", воюющий против "Игрека" войну двадцать второго века устаревшим оружием века двадцать первого, которое "Игреку" кажется оружием будущего.

Почему Америка хотела воевать в Первую Мировую? Зачем это ей было надо? С точки зрения обывателя - тебя не трогают, так и сиди себе за океаном и в любые места не дуй. "Кум королю." Однако кум из кума захотел стать самим королём. Причина желания влезть в войну не чучелком, а всей тушкой была в том, что на Западном Фронте воевалась война будущая.

Война будущего.

Вот мы заговорили про самолёты. Брусилов Брусиловым и Ильи Муромцы Ильями Муромцами, любящими по тридцать три года сидеть на печи. А между тем по ходу Великой Войны Российская Империя выпустила 4700 самолётов. 4700 экземляров оружия будущего. "Петля Нестерова" и всё такое. Дамы в обморок падают. "Прорыв!"

Прорыв?

Два других члена тройственного сердечного согласия выпустили на двоих 126131 самолёт.

Вам понятна разница между числами 4000 и 120000? Разница между 4 и 120? Разница между 1 и 30?

А во врагах были Германия и Австро-Венгрия, которые соответственно построили 48537 и около 20000 самолётов. И самолёты эти имели вполне себе аналоги. Но числа, числа!

Ничтожная Италия свинтила на своих макаронных фабриках 5431 самолёт. Больше, чем поднимавшаяся с колен РИ.

А ведь когда война начиналась, "в августе 14-го", у РИ было 244 самолёта, а у немцев - 232. А у англичан - 113. А у французика из Бордо - 138. Цифры для патриотического сознания вполне себе достойные, однако очень быстро превратившиеся в цифры, прямо скажем, непристойные.

Первая Мировая подарила мир кучей новых технологий, как и образцов невиданной до того военной техники. Ручное автоматическое оружие, огнемёты, газы, самолёты. Танки.

Инициатор идеи, "англичанин", выпустил 2818 танков. Французы - 4800.

И тактика увязывалась со стратегией, а стратегия была недостижима без тактики, а тактика - это практика. И ещё раз - практика. И ещё раз - практика. "Учиться, учиться и учиться." Кто-то реорганизует Рабкрин, а кто-то лезет в кабину самолёта или в башню танка. Или в окоп, если мама наградила тошнотворным вестибулярным аппаратом. Потому что и в окопе можно воевать войну века прошлого и войну века будущего.

И вот американцы оказались на пиру, где можно было научиться, как воевать будущую войну. Научиться не в академии, чертя на бумаге синие и красные стрелочки, а - в реальности. И когда Першинг двинул почти миллион военнослужащих в направлении Сен-Мийеля, то двигал он не только людские массы, что тоже нелегко, но "вперёд, на немца" пошли ещё и 189 танков, которыми командовал полковник Паттон, а в небе над головами наступавших жужжали 820 самолётов. А англичане за полгода до этого на своём участке фронта пускали в ход Британский Танковый Корпус, в котором насчитывалось 474 танка. А энтузиаст американец Билли Митчелл показал себя таким молодцом и организатором, что к сентябрю 1918 года ему подчинили соединение в 1500 английских, французских и американских самолётов. Это даже и по меркам Второй Мировой очень и очень приличные цифры.

В последние месяцы Великой Войны на Западном Фронте в реальности, на пленэре, репетировались сражения войны грядущей, "той, что будет."

И вся эта грандиозная картина событий прикрыта в нашем сознании весёлой заставкой с Щорсом, Чапаем и кипятком на железнодорожных станциях. И это при том, что Первая и Вторая Конная с товарищем Троцким на бронепоезде очень мало отличались от гражданской войны в СаСШ, происходившей за полвека до этого.

Разница в том, что американцы из своей гражданки выпрыгнули в 1917-м, а мы - в 1943-м. И они спроворились сделать это во Франции, а мы - под Курском.

Что ещё? А! Гражданская война означала уголь, водокачку и теплушку, она означала лошадь и тачанку-ростовчанку. Она означала крестьянина и трёхлинейку.

Западный Фронт тоже означал уголь, водокачку, теплушку, лошадь, крестьянина. Но это была только часть картины. В целую картину входили ещё и флоты, самолёты, танки, грузовики. Гигантская панорама Западного Фронта была механистичной и чтобы привести эту махину в движение, чтобы сцена ожила - нужен был мотор. И он - был. Но для того, чтобы мотор работал, нужна была не только кровь людская, но нужна была ещё и кровь земли, нужна была нефть.

[E.P. Iphan]

..любое государство, само ли войну начиная, либо будучи втянуто в чужую войну волей злых обостоятельств (что непременно означает волю людей, причём далеко не всегда злых) на что-то рассчитывает.

У любого государства в любой войне есть цели.

Российская Империя к участию в Первой Мировой отнюдь не стремилась, но, тем не менее, цели она, конечно же, имела. Как и любое уважающее себя государство. И тайны из них РИ отнюдь не делала. И даже, во избежание любых недоразумений, свела свои цели в нечто вроде синодика. Назывался этот синодик так - "Тринадцать пунктов Сазонова".

Почему не четырнадцать? Ну, в первую очередь потому, что Сергей Дмитриевич Сазонов был не Вильсоном, а был он министром иностранных дел Российской Империи.



До того, как стать министром, Сазонов делал вполне успешную дипломатическую карьеру, успев поработать советником российского посольства в Лондоне, советником посольства в Вашингтоне и представителем России в Ватикане. Но министром он стал не так благодаря выдающимся дипломатическим качествам, как благодаря такому счастливому для него обстоятельству, что был он женат на Анне Борисовне Нейдгарт, родная сестра которой, Ольга Борисовна Нейдгарт, была женой любимца не так богов, как вот уже нескольких поколений русских патриотов, Петра Аркадьевича Столыпина.

Чтобы спрямить стези своему родственнику, Столыпин провёл сложную интригу, в результате которой потерял свой пост предыдущий министр иностранных дел Извольский.

Поскольку родственные отношения родсвтенными отношениями, а товар - лицом, то Сазонову следовало подемонстрировать свои потенции на деле и таким делом стала подготовка и проведение "саммита" между императорами Вторыми - Вильгельмом и Николаем в Потсдаме 4-6 ноября 1910 года, где два монарха обговаривали актуальные на тот момент и интересные им темы, но главным предметом обсуждений был "амбициозный немецкий проект", с которым мы уже знакомы - Багдадбан.

Несмотря на то, что Багдадбан совершенно недвусмысленно был направлен против интересов России, Сазонов "надеялся" (и достаточно успешно пытался свои надежды сделать надеждами государства), что предложенная немцами возможность пользоваться ответвлением Багдадбана на персидский Ханакин увеличит "влияние России в северном Иране". Надежды привели к подписанию в 1911 году соглашения с Германией, по которому Россия "снижала накал" своего противодействия строительству Багдадбана и соглашалась с увеличением немецкого экспорта в Персию. Прекраснодушная затея разбилась о реальность в 1913 году, когда немцы, воспользовавшись своим резко возросшим "влиянием" в Оттоманской Империи, начали переорганизацию турецкой армии, а кайзер, будто нарочно, не так неожиданно, как нежданно заявил, что "в ближайшем будущем немецкий стяг будет развеваться над Боспором".

После подобной конфузии министру уважающей себя державы положено, вообще-то, подать в отставку, но по неизвестным нам причинам Сазонов свой пост сохранил.

Но это прелюдия.

Перейдём к основной части, посмотрим, что входило в "тринадцать пунктов Сазонова" или, другими словами, что было целями Российской Империи в Первой Мировой Войне. "Пункты" были оглашены ("сделаны достоянием общественности") 12 сентября 1914 года.

Вот главное:

- пресловутые Босфор-Дарданеллы, что понятно. "Пунктик."

- новое польское государство (сперва в рамках Российской Империи, позднее Польше могла бы быть предоставлена независимость, но она должна была оставаться в сфере влияния РИ (в 1915 году РИ отказалась от идеи предоставления Польше полной независимости), куда вошли бы нижний Немен, восточная Галиция, восточный Позень, южная Силезия и западная Галиция.

- австро-венгерская монархия должна быть "разбита" на три монархии - Австрию, Венгрию и Богемию.

- Германия должна быть ослаблена посредством территориальных потерь и репараций. На территории Германской Империи должно быть реставрировано ганноверское королевство, аннексированное Пруссией в 1866 году.

- территория Эльзас-Лотарингии должна быть возвращена Франции, причём границы должны быть проведены так, как это будет сочтено нужным Францией же.

- Сербия включает в себя Боснию-Герцеговину, Далмацию и северную Албанию.

Таковы главные (главные!) цели. Надо заметить, что, невзирая на главность, цели эти были достаточно скромными. Те же американцы, которых европейские дела, казалось бы, особо волновать не должны были, не только разбили Австро-Венгрию вдребезги и разбили на большее количество осколков, но они там и никаких таких монархий не оставили. Ещё чего!

Ровно то же и с Германией. Какие такие Гогенцоллерны? Какие ещё Ганноверы? "Вы чего?!"

"Только национальное государство!"

(Обращу ваше внимание на тот незначительный факт, что после победы в Холодной Войне США продолжили дробление уже остатков остатков Австро-Венгрии и опять же на несомненно "национальные" государства.)

Ну и походя сделайте где-нибудь зарубку - сохранение Австро-Венгрии в качестве единого государства было одной из главных ("стратегических") целей Франции в Первой Мировой Войне, но увы... "Не сложилось." У Франции тогда вообще мало что сложилось, но тем не менее она по сей день считается победительницей.

А теперь - одна очень важная деталь. В русскоязычной историографии сложилось в целом лестное мнение об участии РИ в Первой Мировой. "О, если бы не большевики!" В реальности же дело обстояло далеко не так радужно. Русско-японская война продемонстрировала "друзьям-соперникам" такую степень слабости РИ именно в военном отношении, что во время последовавших в 1912-13 годах Балканских Войн претензии России европейскими державами не рассматривались как претензии великой державы. Точно так же обстояло дело и в годы Первой Мировой. Англия и Франция, несмотря на официально декларируемое "союзничество", с самого начала испытывали серьёзнейшие сомнения как в способности России вести полномасштабную европейскую войну, так и в её желании воевать.

А желание это штука такая - его следует по возможности "подогревать". С точки зрения англо-французов Россию следовало время от времени чем-то "стимулировать". В первый раз к стимулу прибегли в марте 1915 года. Дела на фронте у РИ шли неважно и, чтобы немного её "взбодрить", прибегли к испытанному средству - к посулу. Не на свет появилось, а от света спряталось секретное Англо-франко-русское соглашение от 1915 г. (Constantinople Agreement).

Вот о чём там шла речь:



Англия (с Францией) "снимала" свои вековечные препоны на обладание Россией пресловутых "проливов" и обещала ей "Армению". Почему кавычки вы поймёте чуть позже. Поскольку англо-французы были гораздо опытнее ("умелее", можно даже сказать, что "умнее") российской стороны, то они постарались втиснуть в одно соглашение как можно больше всего. Стимул же. Поскольку Италия (итальянцы казались себе очень умными и хитрыми) выжидала на чью бы сторону ей переметнуться, то в соглашении появилась приманка в виде "итальянской сферы влияния в послевоенной Турции" (и пары месяцев не прошло, как голодные до высоких геополитических игрищ итальянцы влезли в войну на стороне Антанты (забегая вперёд - в Версале считавших себя ровней Державам итальянцев "кинули" так, что за них даже как-то неудобно становится, вроде бы они на европейцев похожи, а позволили обойтись с собой как с какими-нибудь словаками) и к тому же там нашлась наживка даже и для Греции, чего ж бумаге зря пропадать.

Но при всём при этом осторожные и опытные англичане под итало-греческий шумок тем же самым соглашением расширили свою сферу влияния в Персии. Попробуйте сами догадаться зачем им это понадобилось.

И это ещё не всё. Там где одни секреты, там немедленно находится место и для других ещё более секретных секретов. К той карте, что повыше, немедленно появилась и другая карта. Для "внутреннего", для служебного, так сказать, пользования. Вот она:



На этой "для самих себя" карте англичане на тот случай если ("если!", чем чёрт не шутит!) им придётся условия соглашения выполнять, предусмотрели возможность аннексирования портов Митилена на острове Лесбос и Мармарис в турецкой Анатолии и создания там военно-морских баз Королевского Флота, что позволяло Англии блокировать черноморские проливы при любом развитии событий.

Другими словами, Англия, даже и "отдавая" проливы России, ничем, в сущности, не рисковала. Кроме того предусматривался переход не только Абадана, но и южных персидских портов под британский контроль. Опять же попробуйте проявить смекалку и сами подумайте зачем это им понадобилось.

Но все эти от 1915-го года дипломатические инициативы были не реальностью, а - "намерениями". Оттоманская Империя была шкурой не самого здорового, но всё ещё живого медведя, поэтому "Константинопольское соглашение" было соглашением приблизительным, соглашением "начерно". Соглашением без необходимой детализации, что предполагало возможность "стимуляции" в дальнейшем.

Европейцы - люди умные. И очень опытные. "Крючкотворы."

И вот в году следующем, в 1916-м, к "вопросу" вернулись опять. Поскольку шла мировая война, то реальность усложнялась на глазах, и бывший уже и без того сложным "вопрос" ещё усложнился. К имеющемуся в нём второму дну появились дно третье, дно четвёртое и дно пятое.

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 13.06.2013, 01:31

[E.P. Iphan]

мы убедились в важности для циклопа Британской Империи такой безделицы как нефть. Однако была и ещё одна причина, коловшая англичан гвоздём и заставлявшая их не позволить России влезть в регион поглубже.

В 1907 году, когда Британия убедилась, что ожидания её не обманывают и что дело плавно, но неуклонно идёт к "большой войне", то первым и вполне ожидаемым телодвижением циклопа стало следующее - англичане захотели "формализовать" свои отношения с Российской Империей. До этого им была выгодна некая расплывчатость отношений, их затуманенность, но если вы обнаружили, что предположения ваши come true и в главные претенденты на узурпацию мирового господства выдвинулась Германия, то вам следует не только "упорядочить" ваши отношения с естественными противниками Германии, но и "снять все вопросы" с ними.

Следствием стало то, что в августе 1907 года был заключён англо-российский договор, подведший под былыми разногласиями черту.

( Collapse )Вкратце договор был вот о чём:

- сторонами было признано, что Тибет находится под суверенитетом Китая и что Петербург и Лондон не пытаются вмешиваться во внутренние отношения Лхасы и Пекина.

- Россия признаёт, что Афганистан находится в пределах британской сферы интересов, а Англия взамен отказывается от прямой аннексии Афганистана.

- и третье и самое главное - обе стороны не только признают незавиcимость Персии, но они эту самую независимость ещё и гарантируют, но при этом Персия делится на три зоны - на британскую сферу влияния, на российскую сферу влияния и на нейтральную центральную зону. Независимость, гарантии и три зоны. Ещё раз - независимость, гарантии и при независимости и гарантиях - три зоны. Как это может быть? Да вот так как-то... Белый человек - сложный человек. И сознание у него такое же.

Вот карта:



Из этой карты сразу видна не только серьёзность намерений сторон, но и их честность. В тех, естественно, рамках, которые задают предел смыслу слова "честность" в том случае, когда мы берёмся рассуждать о взаимоотношениях не двух человеков, а двух государств.

(Где-то повыше упоминалось о невзгодах начала ХХ века на бакинских нефтепромыслах, вылившихся в беспорядки, стачки и поджоги, что повлекло за собою и определённые потери в финансовом смысле. После чего официальный Петербург попробовал искать тех, кого нынче принято именовать "инвесторами", за рубежом. Однако желающих бежать с мошной в Закавказье, где, зажав кинжал в зубах и взвизгивая, пляшут лезгинку и, обходясь без всякого Эдисона, освещают этот праздник жизни посредством парочки зажжённых нефтяных скважин, не нашлось, что было понятно. Может быть даже и ожидаемо, поскольку, воспользовавшись как предлогом отсутствием притока валюты, Российская Империя, прикинувшись простушкой, ухватилась за проект трубопровода из Баку в направлении Персидского Залива, где тёплое море уже было, а никакой нефти ещё не было. Этакий асиметричный и упрощённый аналог Багдадбана, только в Петербурге думали не о нефти и не о деньгах, а о сопутствующем процессу строительства физическом "присутствии" на местах. Так вот англичане всё это дело немедленно поломали со словами "мы к вам не лезем, и вы к нам не лезьте". Этот пример позволяет понять, что такое "честность" в глазах государства.)

А теперь возьмите две карты, ту, что прилагалась к англо-российскому соглашению от 1907 года и другую, ту, которая прилагалась к Sykes-Picot Agreement и сложите их вместе. Попробовали? Я вам это дело облегчу, вот что у вас получится:



Замечательная картинка! Осталось теперь совместить серенькое на правой карте с жёлтеньким на левой. Потрудитесь, совместите. Серенькое, северная Персия, это то, что у РИ вот уже почти десять лет есть, а жёлтенькое она желает к серенькому присовокупить. Слить вместе, невзирая на какие-то там границы, потому что есть нечто границ сильнее.

Есть народ.

И тогда он тоже был. Назывался и называется этот народ - курды.

И по этой причине мы с вами и писали упоминаемое в те годы применительно к договорам слово "Армения" в кавычках. Потому что в данном случае название - понятие географическое, а смысловое наполнение - этническое. Вот карта расселения курдов:



Карта современная, но большой роли это не играет, курды народ очень старый и ареал расселения курдов остаётся неизменным вот уже как минимум несколько сот лет.

И соглашение Сайкса-Пико, помимо написанного на бумаге, имело ещё и проговоренность словами, ту самую проговоренность, к которой государства зачастую относятся куда ответственнее, чем к скреплённой подписями бумаге. И, согласно достигнутой договорённости, французы кроме своей "зоны" получали ещё и влияние в среде арабов шиитов, англичане получали в своё распоряжение арабов суннитов, а русские получали (хотели получить) - курдов. (И если мы вспомним, откуда прилетел в Тегеран "аятолла" Хомейни, и борьбу 50-х годов между Англией и СССР за влияние на курдов, то становится понятным, где берёт начало кончик вьющейся верёвочки и куда уходит корешок.)

Претендуя на "Армению", РИ претендовала не так на территорию (хотя и на территорию тоже), как ещё и на право "играть" народом. На такое же точно право, по которому играют сегодня США не только теми же курдами, но ещё и пуштунами, белуджами и много, много кем ещё.

И Россия хотела того же самого, но только сто лет назад.

И всё это в непосредственной близости мало того, что от жемчужины британской короны, но ещё и от живительного для англичан источника нефти.

Ну и чего же вы от англичан хотите?

Они и сделали именно то, что сделали бы вы, окажись вы на их месте.

Кидая взгляд через плечо из нашего высокого сегодня на лежащую в столетней низине даль, видно, что России следовало либо тщательнее маскировать свои истинные намерения, либо, что было более реалистично, демонстративно отказаться от продвижения к югу. Не идти ни на какие договорённости, как бы соблазнительно они ни выглядели. Это давало РИ шанс на выживание. Американцы оказались дальновиднее и терпеливее. Когда англичане ещё до начала Первой Мировой предложили полковнику Хаусу Иерусалим, тот тут же отказался. Уже в Версале, когда Россия выпала из числа не только игроков, но и претендентов, Англия предложила "Армению" и "черноморские проливы вкупе с Констанинополем" Америке, которой пришлось бы, находясь за океаном, "присутствовать" в регионе, противостоя французским, итальянским, греческим, русским и непосредственно турецким интересам, замиряя одновременно "горцев", а Англия в этой каше выступала бы в роли арбитра. Американцы данайский дар отвергли с понимающей усмешкой. "Ищите дураков у себя под боком."

[Агни]

Afigel.

[E.P. Iphan]

Afigel.

Хотел коротко тиснуть)) Но увлекся))) И коротко не получается((
Но можешь удалить...

[Агни]

что вы, Фиксатор Епифаныч!
я офигел от фактов удивительных!
очень интересно!
и это твоя автoрская тема, а не дискуссионный зал- сколько хочешь, столько и публикуй!
твой монолог никому не помеха, а удовольствие!

Сообщение было отредактировано Agnostik: 13.06.2013, 02:37

[E.P. Iphan]

что вы, Фиксатор Епифаныч!
я офигел от фактов удивительных!
очень интересно!
и это твоя автoрская тема, а не дискуссионный зал- сколько хочешь, столько и публикуй!
твой монолог никому не помеха, а удовольствие!

Ну тады буду упражняться и дале)

[E.P. Iphan]

Пиррово поражение

Поговорим о победе и о поражении. Что такое победа с точки зрения государства и чем для него же, родимого, является поражение? Вопрос вроде бы не просто простой, а проще некуда. Но эта та простота, что прячет за собою не только цветущую, но ещё и разно пахнущую сложность.

С победой всё и в самом деле просто. Победа это всегда победа. Всегда. Победа - это Христос. А Христос это победа. Жизнь. Именно по этой причине не только государства, но и населяющие их людишки воюют "до победы". "До Христа". А Христа не может быть много или мало, Христос или есть, или Его нет. То же и с победой. Дурацкое выражение "пиррова победа" было придумано и пущено в ход древними интеллигентами, а у интеллигентов с соображалкой традиционно не очень. Так же, как и с верой. Долгожительство выражения "пиррова победа" объясняется такой пошлой тривиальностью, как извечно ведущаяся государствами война, одной из составляющих которой является война "информационная". Раньше эту грань войны называли "идеологической войной", но современный термин "информационная война" более точен.

В общем, с победой всё ясно.

Но совсем не так с поражением. Поражение, в отличие от победы, и в самом деле может иметь градации. Если победа однозначна, окончательна и обжалованию не подлежит, то проигрывать можно по разному, по всякому.

Example? Be my guest:

Выхватим из бесконечной войны, ведущейся государствами планеты Земля, два временных отрезка, для пропагандистского удобства называемых Первой и Второй мировыми войнами. В 1914-1918 и в 1939-1945 г.г.г.г. воюют не просто государства, а воюют сверх-, супер-, мега-государства, воюют Империи. Кто-то выигрывает, а кто-то, как водится, проигрывает. Про победителей мы все-все и всё-всё и так знаем, но вот на побеждённых как-то традиционно не принято обращать внимания. А зря. Очень зря. Ведь первый же и в высшей степени поверхностный взгляд позволяет нам обнаружить, что если счастливые победители счастливы одним счастьем, то вот у несчастливых побеждённых несчастье у каждого своё.

Проигрыш, он, конечно, проигрыш, но проиграть можно так, что у вас от Османской Империи останется Турция. Можно проиграть так, что у вас от Австро-Венгрии останется Венгрия. А ещё можно проиграть так, что у вас от Британской Империи останется Великобритания. Ну, или от России у вас останется РФ, это само собой.

Получается, что есть искусство проигрыша. И проигрывать тоже нужно уметь. И даже и более того, для выживания народа искусство проигрыша ничуть не менее важно, чем "наука побеждать". А бывают ситуации, когда умный и сильный король, президент, премьер, генсек, словом, Вождь, в лихую годину проигрыша куда важнее, чем умный и сильный "корпрепреген" в славные победные времена. Профпригодность капитана проверяется в минуты бедствия, а вовсе не во время гладкого "круиза".

Сегодня в мире имеется государство, худо бедно обеспечивающее некий "порядок", в мире имеется "удерживающий", удерживающий мир от сползания в хаос. "Мировой жандарм". Зовут жандарма Соединённые Штаты. Это некая данность. Это - наша с вами реальность. Должность "жандарма" существует ровно столько, сколько существуют государства и от желающих стать жандармом отбоя нет, но много званых, а должность-то - одна. И вакантной она не бывает, хотя служба не только почётна, но ещё и очень трудна. А теперь давайте представим себе, что завтра на Америку упадёт метеорит. На голову нашему жандарму упадёт кирпич во сколько-то там миллионов тонн. "Бум-м-м-м..."

Ну, дым-туман постепенно рассеется, пыль осядет, государствишки, с перепугу забившиеся в норы, оттуда повылазят, мало-мало повюют, не без этого, а потом как бы "сам собою" сложится новый "мировой порядок". С другим жандармом во главе, который будет в меру сил и умения этот самый новый "мировой порядок" поддерживать и гарантировать.

Каким будет этот "порядок" нам с вами знать не дано, из кубиков, называемых государствами, будет сложена некая непредсказуемая причудливая конструкция. Но вот представление о том, что случится с некоторыми из кубиков, мы вполне можем составить уже сегодня. Вы помните о наших проигравших?

Турки, проиграв и попав в "турки", остались в турках навечно. Даже и то, что они удержали, то-есть "национальное государство Турция", в случае какого-то катаклизма турки удержать не смогут. Турция, лишённая внешних подпорок, немедленно развалится минимум на "Турцию" и "Курдистан", а, может, и на большее количество осколков.

Венгрия развалится вряд ли, но зато и прежних позиций она уже никогда не вернёт, её судьба теперь навсегда связана с будущим объединителем Европы, а в общеевропейский дом (куда Венгрия попадёт в любом случае, захочет она этого или не очень) венгры войдут как одна из "республик", или "герцогств", или "маркграфств", или "штатов", или "земель", или что там будет в Европе считаться территориально-административной единицей. Будет ли им там хорошо? Это в значительной мере будет зависеть от того, какая религия в будущей Европе будет считаться "государственной". Решать это будут не венгры и советоваться с ними по этому поводу опять же никто не будет. Они свою "решалку" отдали сто лет назад. Безвозвратно.

Что случится с Российской Федерацией? Там начнётся гражданская война. Ведущаяся и замалчиваемая вот уже двадцать лет холодная гражданская война немедленно перейдёт в горячую фазу. Несколько лет русские будут разбираться с собою и разбираться в себе. Кто победит предсказать нетрудно, нынешние "белые" проиграют точно так же, как и почти век назад. После этого разобравшиеся сами с собою русские, если они захотят уцелеть, как единое целое, начнут возвращаться туда, откуда они так бездумно и так легко ушли, то-есть в те пределы, которые, собственно, и называются Россией. И это опять же будет связано с большой кровью, так как новый выход России на историческую сцену никому, кроме самих русских, не нужен. Помогать русским будет некому. Китай будет думать не про русских, а про себя, а Америке кпрпич на голову упал, помните?

А теперь глянем на последнего из рассматриваемых проигравших. На Англию. Англия, проиграв, сохранила себя. Фактически в нетронутом виде. Она только уменьшилась в размерах. Съёжилась. Если прибегнуть к популярному в "некоторых кругах" образу Англии, как осьминога, то этот осьминог просто похудел и вобрал щупальца. Но он остался всё тем же осьминогом. У него всё на месте. Даже и всякие "рудиментарные органы", которые ему вроде бы не нужны. В отличие от "РФ", у которой мало того, что нет ноги, нет руки, нет одного уха и половины зубов, так ещё и в голове ветер воет, что в твоей печной трубе, у Англии в наличии и ноги, и руки, и уши, и зубы и в голове у неё не ветер, а очень даже трезвые мысли. О себе, о своём прошлом и о своём месте в будущем мире.

В случае обрушения мирового порядка Англия выпустит щупальца и вернётся туда, откуда когда ушла. Будто никуда и не уходила. Постучит в дверь Кении или там Австралии. Те откроют, а за дверью - английский полковник. "Здравствуйте, я ваша тётя."

Англия, не являясь сегодня игроком, сохранила все атрибуты "заправского игрока". В отличие от людей, считающих, что Англия каким-то чудесным образом управляет миром, я отнюдь не усматриваю в Англии "теневую сверхдержаву", сегодня Англия это что-то куда меньшее, чем Германия. Но при этом парадоксальным образом будущее Англии выглядит куда более радужным. Как бы ни сложился будущий узор, Англия оказывается востребованной. Все "стороны" захотят усилиться Англией, все будут стремиться заполучить её на свою сторону. Англия сумела "поставить себя". Как это ей удалось? Рецепт известен, и я уверяю вас, что действия Англии после проигранной ею Второй Мировой Войны являются предметом самого пристального изучения.

Вы спросите меня, что там можно изучать? Ну вот смотрите - в ХХ веке Россия и Германия по два раза проигрывали мировые войны. 2х2=4. Четыре поражения, катастрофических поражения. Но во всех этих четырёх случаях находились внешние силы, начинавшие, преследуя собственные интересы, помогать и "помогать" проигравшим, "поднимать проигравших на ноги". Англии же после войны не помогал никто. Более того, Англию добивали. Додушивали.

Никто не хочет увидеть, что за словесной шелухой современной "историографии" скрывается совсем другая реальность и в этой реальности (реальной реальности!) "союзник" Англии Америка играл по отношению к Англии точно такую же роль, какую играла в Первую Мировую Войну сама Англия по отношению к России.

Никто не хочет видеть, что Америка сознательно, расчётливо и продуманно делала всё, чтобы вызвать в Англии социальный взрыв. И Англия из этой ловушки выскочила. Англия не допустила ни революции снизу, ни гражданской войны. НИ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ! А, не допустив ни того, ни другого, Англия осталась Англией. Поступившись Империей, она не поступилась собой. Отдав территории, она не отдала себя. И удалось это ей потому, что Англия потерпела поражение, которое мы смело можем назвать поражением пирровым.

[E.P. Iphan]

Продуктовый паёк для заключённых немецкого концлагеря II категории до мая 1942 года. Недельная норма потребления:

Мясо или мясопродукты - 14.1 унции
Жир (маргарин или смалец) - 7 унций
Творог или сыр - 5.1 унции
Хлеб - 6 фунтов
Сахар - 2.8 унции
Мармелад - 3.5 унции
Овсянка - 5.1 унции
Мука - 7.9 унции
Эрзац кофе - 2.7 унции
Картошка - 7 фунтов 12 унций
Свежие овощи - 6 фунтов 3 унции

Унция это около 30 граммов, так что каждый может прикинуть чем была в 1942 году концлагерная "продуктовая корзина". Занятым тяжёлым физическим трудом кроме основной пайки был положен ещё и доппаёк:

Мясо или мясопродукты - 14.1 унции
Жир - 3.5 унции
Хлеб - 3 фунта

Лагеря в Германии были трёх категорий. Что такое "концентрационный лагерь II категории"? Это Бухенвальд. Приведённая выше продуктовая пайка - это пайка бухенвальдовская. Кроме лагерей второй категории были лагеря третьей категории, там со жратвой было похуже. И были лагеря первой категории, там в смысле пожрать было получше, чем в Бухенвальде. Лагеря первой категории это, скажем, Дахау и Заксенхаузен.

Ну, а вот, если кто подзабыл, в пику немецким лагерникам недельная карточная норма рядового английского обывателя в том же 1942 году, причём вне зависимости от тяжести труда на благо сражающейся Англии-матушки:

Мясо или мясопродукты - примерно 6 унций
Яйцо (куриное) - 1
Жир (масло, маргарин, смалец) - 4 унции
Бекон - 4 унции
Сыр - 4 унции
Сахар - 8 унций
Чай - 2 унции

Хлеб, правда, во время войны в Англии не рационировался.

Ну как, сравнили?

Но это война. В войну всем несладко. Дело только в том, что после войны картинка для англичан несколько омрачилась. Нормы отпуска по карточкам были урезаны, а кроме яиц, сыра и мяса с чаем по карточкам стали выдаваться ещё и хлеб с картошкой. Итак, после выигранной (как полагает мир) войны англичане, являющиеся в глазах всё того же мира победителями, питались куда хуже заключённых какого-нибудь Бухенвальда. "Пфуй!" По немецким меркам англичане кушали не как вольняшки, а как заключённые, да ещё и лагеря даже и не первой категории.

Парадокс? Ну, в каком-то смысле, конечно же, парадокс. Но только парадокс второстепенный, даже и не парадокс, а так... Парадоксик.

Главный парадокс в другом - как так вышло, что не в Англии появилась байка про деда ветерана и про его внучка, с вызовом деду заявляющего - "Если б не ты, мудак, мы бы сегодня пили баварское!" Как так вышло, что англичане не купились задёшево, как так вышло, что у них оказался иммунитет к бытовым трудностям? Откуда взялись извилистые ходы в русской голове?

Почему жучки не завелись в Англии, но зато завелись в России?

[E.P. Iphan]

Кривой взглядl:

Александр Морозов: Я недавно стал вспоминать: а когда я обнаружил, что историческая память как-то работает во мне и я задумался о ней и ее структуре? Конечно, советское время было очень исторично, оно было наполнено историей. В первую очередь, историей революции, мифом создания нового мира. Но, правда, этот миф не позволял увидеть себя как «машину памяти». Машина работала, но механизм ее был скрыт. Поэтому, пожалуй, коммеморация для меня впервые открылась, когда я на первом курсе засел на год в научную библиотеку МГУ и стал читать дореволюционные журналы…

Михаил Ямпольский: Я понял одно: для меня, во всяком случае, история имеет очень разное измерение. Например, одно измерение — это историзм, который возникает в XIX веке, когда все отмечено какой-то печатью времени, истории, когда возникают коллекции архивов, время начинает архивизироваться в огромных количествах. Другое измерение истории для меня — это стиль эпохи. Готика, барокко — это тоже история, которая выражается определенным стилистическим единством, тотальностью, которая исчезает, когда появляется историзм. XIX век — это век, который утрачивает стиль, это эпоха, которая рассыпается на фрагменты, отмеченные историзмом. Я думаю, что есть история, абсолютно повернутая в будущее. В 17-м году в России появляется такая история. Россия всегда была вне истории, но вот случилось нечто, и теперь именно в России появляется новая история, и время начинает отсчитываться от нулевого момента. И потом, для меня важно, что, когда я был молодым человеком, появляется вторичное обращение к истории в мире Тарковского, который вдруг обнаруживает необходимость исторических следов, историзмов, все должно быть отмечено движением времени, опять возникает обращенность вспять. И наконец, для меня есть история нарративов. Вот этого рода история для меня всегда была наименее интересна, она всегда мне казалась достаточно фальшивой, литературной, выстроенной, как книжка. История как нарратив всегда складывается в какой-то жанр — это мелодрама, комедия или что-то еще. Она меня гораздо меньше интересовала, чем текстурная история либо история, обращенная вглубь.

Мне все время кажется, что мы живем в истории, которая имеет конфигурацию многих историй: одна отменяет другую, что-то выплывает, что-то исчезает. И исторические нарративы всегда для меня были подозрительны: взять, к примеру, превращение документа в исторический нарратив — я никогда в это особенно не верил, и мне всегда казалось, что в этом есть привкус какой-то идеологии, привкус какой-то позиции, которую я всегда ставил под сомнение: кто тот человек, который способен по обрывочным документам восстановить прошлое? Но когда я был молодым человеком, для меня советский тип истории — абсолютно футуристический, авангардный, движущийся в будущее — был принципиальным. Для меня была гораздо интереснее инновация и вообще авангардность, чем идея консервирования чего-то старого — консервирования следов, коллекционирования, собирания. Я даже считал, что обращенность в прошлое не дает свободы, что, как только мы попадаем в поле историзма, мы утрачиваем волю, необходимую для движения в будущее. И если представить возможность выбрать блокировку будущего или блокировку прошлого, я для себя всегда выбирал блокировку прошлого. И в каком-то смысле я до сих пор предпочитаю блокировку прошлого блокировке будущего. Я полагаю, что, как только движение кончается, мы начинаем вязнуть в историзме и в самовоспроизводимости одного и того же. То есть я был гораздо меньше, видимо, чем вы, ориентирован на исторические нарративы как таковые.

А.М.: Да, память и воображение расположены на одной линии. Так это было уже у Аристотеля. Ну, и действительно, в некоторые эпохи большую роль играет утопия, т.е. воображаемое. А в некоторые — наоборот — воспоминание.

М.Я.: Историцизм. Я всегда боялся засилия историцизма. Мне всегда казалось, что, когда мы накапливаем слишком много архива, слишком много коллекций, которые на самом деле не имеют интенциональности, это просто накопление огромных масс следов. И на меня когда-то большое впечатление произвел один текст Кракауэра 27-го года о фотографии, где он описывает, как он смотрит на фотографию своей бабушки и сомневается, бабушка ли это, хотя ему объясняют, что это она. Эта бабушка исчезает за историческими следами ее одежды и антуража, в котором она находится, — она съедается следами историзма. И знаете, он написал одну вещь, которую я часто вспоминал, — о том, что накопление интенциональных следов времени на фотографии и т.д. превращает историю в природу, потому что природа — это огромное количество каких-то следов, в которых вся интенциональность исчезает, и таким образом все тонет в огромном количестве накопленных следов времени. Руина — это, собственно, и есть образ истории, превращающейся в природу. И фраза Кракауэра о том, что история обращается в какой-то момент в природу, мне казалась какой-то удручающе правильной.

А.М.: Но как это может быть совмещено с нашим упованием быть понятыми позже, через поколения? «Машина памяти» работает таким образом, что она прибавляет к руине контекст. Если машинка сломается и перестанет подтягивать контекст, то тем самым мы лишаемся и возможности сами быть проинтерпретированными через сто лет.

М.Я.: Я, конечно, немного радикализирую. Но, когда мы говорим о контексте как инструменте понимания, мы сейчас же оказываемся в пространстве герменевтики. Как только мы входим в герменевтическую перспективу, мы лишь косвенно имеем дело с прошлым. Что я имею в виду? Герменевтически мы все время выстраиваем какие-то контексты, которые всегда оказываются ложными. Хайдеггер показал, что герменевтика неизбежно начинает с ложных предпосылок и движется, заменяя одну ложную предпосылку другой. На самом деле, практика интерпретации гораздо важнее для нашего собственного постижения времени и вопрошания нашего существования сегодня, чем для реконструкции прошлого. Я не верю в герменевтические механизмы, как они были описаны Шлейермахером, — восстановим контекст и через контекст поймем интенцию умершего человека. Но я считаю, что герменевтическая процедура важна, поскольку относится не к покойнику, а к нам самим. Если вы считаете, что кто-то будет вами заниматься через 100 лет, через контексты что-то про вас восстановит, вспомнит, узнает, мне кажется, вы заблуждаетесь. Этот человек будет заниматься в основном собой, а вы будете лишь подспорьем для него в его собственной стратегии понимания жизни.

Я думаю, многое возникает из двух вещей. С одной стороны, это герменевтический поворот в теологии. Другая существенная вещь связана с освоением Платона. В начале XIX века происходит историзация Платона, в которой герменевтика играла большую роль. Историзация Платона заключалась в попытке придумать периодизацию диалогов Платона. Временная последовательность диалогов был призвана внести порядок в противоречия между платоновскими текстами. Система Платона не восстанавливалась, и история была призвана на помощь. Но если вы описываете эволюцию автора, то смысл его произведений становится историческим, а не онтологическим или системным. Все, что Шлегель или Шлейермахер придумали в смысле хронологизации Платона, не подтвердилось, но это была первая попытка. Герменевтика пытается осмыслить все через историю, то есть подменить системность иным типом связности. А это имеет отношение только к сегодняшнему дню. Они думали, что восстанавливают Платона в том виде, как он был, но на самом деле они получали инструмент для упорядочивания Платона сегодня, вот и все.

А.М.: А как тогда функционирует социальная память?

М.Я.: Я думаю, что социальная память — это способ социального конструирования сообщества, вот и все. Хальбвакс пишет о том, что группа должна обладать социальной памятью, чтобы существовать, а младенец не обладает памятью, потому что он не имеет группы. Он также пишет, что социальная память — это фикция, мы все вспоминаем какой-то пикник, на котором мы были, потому что с помощью этих воспоминаний мы поддерживаем себя как сообщество. Я считаю, что он совершенно прав, это на самом деле способ актуализации сообщества. Cоциальная память — это, в каком-то смысле, чистая фикция. Нанси в своей книжке о сообществе правильно описывает эти мифы, когда какой-то человек сидит и рассказывает сообществу миф — историю про то, откуда они взялись и как оказались там, где они живут.

Когда мы сегодня актуализируем советский опыт, мы пытаемся через эту актуализацию восстановить какую-нибудь другую конфигурацию сообщества, вне зависимости от того, относимся ли мы к этому сообществу или нет, вне зависимости от оснований этого сообщества — этнических, религиозных, социальных. Если бы сообщества не было, память не была бы востребована. Я думаю, что Робинзон Крузо постепенно забыл бы обо всем, кроме технологических навыков, например как построить шалаш. Зачем ему помнить историю Англии?

А.М.: Я думаю, что есть три больших нарратива о памяти. Как, впрочем, и о власти. Один нарратив строится на метафорах рынка, т.е. «обмена». Второй нарратив связан с репрезентацией, то есть со спектаклем. И третий нарратив — холистический, то есть он основан на каких-то органических метафорах. И если о памяти говорят «рыночники», то тогда возникает тематика властного производства исторического нарратива в интересах дисциплинарной власти. Продукты памяти «продаются» потребителю. Если это методология «репрезентации», т.е. спектакля, то тогда память сильно визуализируется и большую роль играет тематика идентичности, самоидентификации и т.д. А если это «холистическая парадигма», то история понимается как судьба. И тут, конечно, уже есть большая опасность. Потому что можно мыслить свою персональную историю как судьбу, но вот коллективная судьба — это уже нечто протофашистское…

М.Я.: Когда речь заходит о будущем, я пытаюсь мыслить в категориях теории систем, теории эмерджентности, метастабильных структур, которые вдруг претерпевают неожиданное изменение в условиях хаоса. Я думаю, было бы интересно включить системное видение того, что такое общество, в доисторическую перспективу. Общество для меня — это сверхсложная сеть взаимодействия элементов, которые друг друга детерминируют. История, безусловно, включена в это системное образование. Я считаю, что общество, хотя качественно и отлично от биологических систем, по-своему продолжает деятельность биологических системы. Биологические системы отличаются от любых других тем, что они накапливают информацию; собственно, ДНК — это структура, в которой происходит накопление информации. А человек — это новый этап накопления информации, потому что он начинает записывать информацию, накапливает ее и способен ее изменять с гораздо большей скоростью, чем ДНК, которая должна пройти через сотни тысяч, миллионы лет эволюции.

В обществе, однако, накопление опыта, информации позволяет людям вырабатывать стратегии, ориентированные на будущее. Если опыт, который мы в качестве информации накапливаем, оказывается адекватным, то мы обладаем большим потенциалом для выживания. Адекватный опыт создает для нас преимущества в ходе эволюции. Если опыт информации, который мы накапливаем, абсолютно неадекватен и не может руководить нашими действиями, мы проиграем в эволюционном соперничестве. Конечно, я понимаю, что Россия не исчезнет, потому что есть кусок суши, на этой суше живут люди. И когда я говорю о способности или неспособности к выживанию, конечно, я не имею в виду физическое исчезновение, а подразумеваю упадок, деградацию, стагнацию, экономическое и интеллектуальное отставание. То, как мы оперируем с опытом и с памятью, предопределяет наше будущее. Если мы накапливаем нужную нам информацию — это одно, если мы накапливаем информацию о бесконечных победах русского оружия и больше ничего, то эта информация оказывается не очень адекватной и продуктивной для стратегии нашего выживания в сегодняшнем мире. То, что происходит сегодня в России, хотя вы об этом не заговаривали, — это чудовищная бессмысленная селекция информации о прошлом, которая, может быть, эффективна в смысле организации каких-то мнимых сообществ типа казачества, но это абсолютно не то прошлое, которое вообще может быть востребовано в нашей ориентации на будущее.

А.М.: Роль истории в современности меняется. Еще в 80-х годах в Италии провели соцопрос с 18-летними молодыми людьми: их спрашивали об истории. И уже тогда зафиксировали, что они ничего не знают про 1848 год в Европе, для них Гарибальди не только неинтересен, но они довольно агрессивно отвечали: нам это не нужно, потому что мы живем здесь и сейчас и это знание даже ограничивает наши возможности. В этот момент итальянское общество находилось в неплохом для себя периоде, довольно благополучном. Уроки истории просто значили для всех меньше, общество себя охотнее пробрасывало в будущее. Кроме того, место «истории» стало занимать «фэнтези», а сама история стала подчиняться этому жанру. А это жанр «бытового гностицизма», космической схватки сил тьмы и света. История мистифицируется. А кроме того, из-за перепроизводства информации и каких-то других факторов история как бы ускоряется. События буквально вчерашнего дня назавтра становятся историей. История перемещается все ближе к настоящему. Может быть, это иллюзия? Может, через 20 лет все скажут: да нет, все как было, так и есть, никакого ускорения нет?

Ямпольский: Буркхард когда-то говорил, что греческая цивилизация возникла из-за того, что они очень плохо себе воображали жизнь после смерти, в отличие от египтян, которые очень хорошо знали, как они будут жить в потустороннем мире, поэтому они были совершенно блокированы в настоящем: они не знали, что следует делать в настоящее время. Я был в Китае, который поразил меня тем, что это полностью амнезическая нация. Культурная революция, уничтожив практически всю интеллигенцию, воспитала людей, которые ничего не знают о прошлом, в том числе о собственных китайских традициях. В Университете Гуанджоу они сейчас впервые за многие десятилетия создали факультет классической китайской культуры, на котором некому преподавать, потому что почти никто не знает классической китайской культуры. Кроме того, они мало знают про западную культуру. Это нация, которая родилась вчера на свет Божий и не имеет прошлого. С одной стороны, я думаю, это в значительной степени обуславливает их технологический прогресс: им ничего не мешает, нет традиций, которые бы этому препятствовали, им нечего преодолевать, не с чем бороться. Поэтому они очень эффективно ко всему приспосабливаются: нет никакого груза, нет никаких генов, никаких мутаций — они совершенно свободны. Но при этом эта нация не выработала собственного дискурса, они немые, потому что для выработки дискурса нужна определенная дискурсивная риторическая традиция.

Когда ты с ними разговариваешь, а у меня были беседы с их профессорами, возникает почти комическая ситуация разговора с людьми, которые говорить не могут, они могут только воспроизводить какие-то бессмысленные клише вроде «Пролетариату нужна красота». Они, мне кажется, травмированы неспособностью артикулировать относительно сложные мысли. Поэтому нобелевский лауреат, который у них возник, был так важен для Китая, потому что они получили Нобелевскую премию не за автомобиль, не за приемник, а за дискурсивную практику. И это очень интересно.

У Леруа-Гурана очень хорошо прописано, что память должна рассматриваться, с одной стороны, как оперативная память — то, что мы делаем, чем манипулируем, и, с другой стороны, как память дискурсивная. Эти виды памяти довольно разные: одна нужны для формирования действий, другая — для идеологии, и они очень часто находятся во взаимоисключающем отношении. Что же касается странной истории с морализмом в духе «Звездных войн», который транслируется через фэнтези, — я как раз в какой-то мере могу о нем судить, потому что я живу в Америке, которая произвела эти «Звездные войны». И «Звездные войны» — это отражение американской цивилизации. Для европейцев это причудливый киношный мир, а на самом деле это чисто американский морализм, квакерское сознание — все должно быть либо черное, либо белое, все явлено в гностических манихейских полярностях. Когда я приехал в Америку, меня страшно поражал примитивный морализм того же Буша, мне казалось это совершенно немыслимым. Особенно меня это шокировало, потому что я понимал, что американцы — люди совсем неглупые. Когда ты с ними разговариваешь, они производят впечатление умных людей. И мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять функцию этого морализма. Объяснить это можно так: Европа видит все оттенки серого, что абсолютно блокирует для них возможность действия. Они не могут действовать, потому что знают: и израильтяне правы, и палестинцы правы, и иранцы правы, и американцы правы. Но когда все правы, никакого решения принять нельзя. И когда я думал об этом, то вспоминал Бергсона, который говорил, что необходимо упростить мир до такого состояния, чтобы мы могли действовать.

Мне кажется, что эти идиотские формы морализма выработаны американцами как некая прагматика действия, потому что американский этос — это этос решительного действия: если возникает проблема, надо ее решать. Сидеть пассивно, смотреть, как это часто делают европейцы, как где-то кого-то убивают, невозможно. Для того чтобы принять решение и начать действие, нужно все максимально упростить и сказать: этот хороший, а тот плохой. Этосы действия и морализма спаяны между собой! Недавно французский философ Реми Браг даже утверждал, что идея добра, блага — эта онтологизированная платоновская этика — является метафизической основой существования как такового. Если жизнь не есть благо, можно убивать, но можно и перестать размножаться. С этой точки зрения, мораль в широком смысле слова необходима не только для действия, но и для жизни вообще. И «Звездные войны» — это слепок конгломерата активности и морализма. Конечно, это крайнее упрощение. При этом меня не покидает ощущение, что американский идиотизм 20 лет спустя после его появления в Америке в той или иной форме сначала перенимается Европой, а потом и всем миром, что есть некая пилотная функция этой культуры, которая в причудливых формах проживает то, что потом начинает воспроизводить весь мир, даже зная, что это идиотизм, ругая и имитируя одновременно. Это происходит на моих глазах на самом примитивном уровне. Приезжаешь в Америку — там три вида яблок: красные, зеленые, желтые. Причем они все для упрощения так и называются: красные, зеленые, желтые, чтобы не путать. И ты думаешь: какие все-таки в Европе вкусные яблоки, разных сортов, а тут три вида. Приезжаешь через 10 лет в Европу, находишь в Париже знакомый магазинчик, и ты видишь: red, green (Granny Smith), golden лежат, и больше ничего нет. Ты думаешь: это невозможно, почему они так делают? Это такой же идиотизм, как в Америке. Это же их культура, их традиции, почему все это разрушается? Почему портится вино, гибнут французские виноградники и делают эти унифицированные американского типа вина? Я всегда поражаюсь тому, что упрощенческие модели, которые приняты Америкой, постепенно распространяются на весь мир. Но, видимо, они наиболее эффективны, они наиболее маркетизируемы: когда у тебя три сорта яблок, гораздо проще работать, чем когда 20 сортов яблок. Это некая глобализация мира, и Америка абсолютно не является каким-то злонамеренным источником этой глобализации, как иногда воображают. Происходит проникновение глобальных схем в традиционные культуры, которые упрощаются и усложняются одновременно. Они усложняются потому, что глобализация в то же время — это невероятное усложнение. Но в чем-то они бесконечно стандартизируются и упрощаются.

А.М.: Ведь Ницше в своей известной работе о вреде истории как раз и писал о том, что «избыток истории» парализует волю. И это как бы правильно. Но сам ход дальнейшей истории показал: выкиньте «избыток истории» и начнется тотальное насилие. Нет? И не предвещает ли сегодняшнее ослабление «историзма» и нынешний пафос активизма новый виток насилия?

М.Я.: Для меня этот вопрос совсем не ясный. С одной стороны, я думаю, что огромное количество исторически сложившихся этнических, религиозных сообществ является источником бесконечных конфликтов. Меня поражает способность американцев решать эти проблемы — расовые и прочие, с которыми они эффективно справляются. Успех американцев на этом поприще объясняется тем, что они слабо исторически укоренены в определенных географических регионах. Америка — страна эмигрантов, и отсутствие исторической укорененности позволяет избегать многих конфликтов. С другой стороны, конечно, такая культурная амнезия приводит к очень высокой манипулируемости людьми. Когда-то Леви-Стросс в «Печальных тропиках» писал о том, что в примитивной культуре насилие и манипулируемость невозможны, потому что все функционирует согласно ритуалам, которые никто и ничто не в силах изменить. И, кроме того, нет форм индоктринации, потому что люди неграмотные, — нет газет, нет телевидения, ты ничего не можешь им втемяшить в голову. Сверхобразованный, очень умный человек тоже неманипулируем, потому что у него есть определенный уровень рефлексии, позволяющий подвергать критике манипуляции. Самые поддающиеся манипуляции люди — среднего уровня. По мысли Леви-Стросса, это такой уровень культуры, когда люди уже набрались образования, чтобы читать газеты, но у них нет достаточного критического сознания, чтобы подвергать сомнению то, что они читают. Возникает тот уровень несофистицированной, примитизированной культуры американского типа, который идеален для манипуляции людьми и сплачивания их в массы, мобилизации масс на бог знает что. Но мы это хорошо знаем и по России — низкий уровень культуры, вследствие которого всегда возникает легкая манипулируемость. Поэтому, с одной стороны, традиции могут порождать невероятные и сложные конфликты, которые очень трудно решать. А с другой стороны, определенное нивелирование культуры и снижение ее уровня могут привести к масштабному насилию и манипулируемости массами. Мы живем в массовом обществе. А массовое общество — это по определению общество без высокого уровня культуры.

А.М.: Тут вспоминается Ортега: «Почему массы во все лезут и всегда с насилием»…

М.Я.: Я думаю, что в России, в мире эта массовизация идет безостановочно. В России она приняла в 1990-е годы взрывной характер, потому что, когда произошла революция, мы были искусственно оторваны от западной поп-культуры. При советской власти мы существовали в поп-культуре XIX века. Мы читали Дюма, Майна Рида, Фенимора Купера, Жорж Санд: то есть мы читали книги XIX века, вообще были воспитаны на литературе XIX века. Это, конечно, очень ранняя массовая культура, это совершенно другой тип культуры. Сегодня стены рухнули, и уже никто не читает больше Жорж Санд, а читает «Гарри Поттера». То есть, наконец, современная массовая культура хлынула в Россию и зарабатывает деньги. Я считаю, что деньги — это главный способ нивелировать все вообще.

А.М.: А каков же смысл тогда в постоянно дебатируемой теме «провалов социальной памяти»?

М.Я.: Мы знаем книгу Ерушалми, которую вы, наверно, читали, она даже на русский, по-моему, переведена: «Закор», которая говорит о том, что вся еврейская история — это сплошной провал, сплошное забвение. Когда был разрушен Второй храм, история кончилась, и до XIX века евреи считали, что вся история вообще умерла, потому что в том, что имело сакральное значение, она уже описана, а то, что следует за разрушением Второго храма, не имеет никакого значения. Имеет смысл посмотреть на причины возникновения этих зон забвения, этих провалов. Конечно, зоны забвения существовали всегда. Хотя бы потому, что история традиционно строилась как нарратив. Все, что в нарратив не встраивалось, отметалось и попадало сейчас же в зону забвения, но не было ощущения, что это создает какую-то проблему.

Мы знаем, что главный герой определенной эпохи — это Наполеон, и мы знаем, где и когда он был, что он делал, а что в это время происходило, например, на Чукотке, было в зоне забвения, и, естественно, никого не интересовало, что там творилось.

Когда эти нарративы становятся все более и более шаткими, вызывают все меньше доверия, вдруг возникает ощущение, что вокруг сплошные зоны забвения. И эти зоны забвения начинают актуализироваться, а до этого на них никто не обращал внимания. Это связано с переориентацией в понимании того, что такое память. Потому что если посмотреть на историю памяти, то мы видим, что примерно до XIX века история памяти — это история запоминаний. Если вы вспомните книжку Фрэнсис Йейтс «Искусство памяти», то в ней говорится о том, как запомнить, о мнемотехнике. Ключевой оказывается книжка Эббингауза «О памяти», в которой он пишет, что память надо исследовать с точки зрения забывания: релевантно не то, что мы помним, а то, что мы забываем. Поэтому вырабатываются специальные методики для изучения памяти, которые не позволяют использовать никакой мнемотехники: например, людей просят запоминать совершенно абсурдные комбинации звуков, которые ни с чем невозможно ассоциировать, то есть исключаются мнемотехнические механизмы. И потом, конечно, память — это забвение, то есть срабатывает какой-то механизм, который начинает переориентировать понимание идентичности от того, что мы помним, к пониманию идентичности в сторону того, чего мы не помним, того, что забыто. Лакуны были всегда, но они вдруг становятся центральным сюжетом.

А.М.: Возможно, дело в том, что в обществе — если оно в хорошей форме и горизонт будущего воспринимается достаточно ясно, — значение памяти падает. И наоборот, если сообщество только пережило какое-то насилие или перестрадало, то для него значимой становится история собственных прошлых страданий…

М.Я.: Конечно, так. Когда сталинский нарратив господствовал абсолютно безраздельно, никого не интересовала история переселенных чеченцев: ее просто не было. Когда этот нарратив расползся, оказывается, что важно то, что произошло с крымскими татарами.

Когда мы говорим, что люди хуже знают историю, это действительно в каком-то смысле так: они, конечно, хуже ее знают, потому что классические ее модели вызывают у современных молодых людей неприятие. История сегодня должна писаться иначе.

Например, у моей дочери, которая окончила школу в прошлом году, был курс истории урбанизма, и благодаря этому я все время читал какие-то книжки по истории урбанизма: все мы в какой-то момент начинаем читать то, что читают наши дети. И история урбанизма мне была настолько интереснее, чем история про Жанну д’Арк, я настолько больше понял и узнал из истории возникновения моделей американских городов: как возникают даун-тауны, как возникают фривэи, что это все значит. Я читал это с большим увлечением, для меня это гораздо более актуально, мне это интереснее в сто раз, чем то, как Капетинги сменили Меровингов, хотя мне это тоже интересно. То есть это какая-то другая история — экономическая история, история денег, история нравов, история этноса, — и она нам говорит больше, чем история римских пап.

Сообщение было отредактировано E.P. Iphan: 22.06.2013, 00:26

[E.P. Iphan]

Дахау. 29 апреля 1945 г. (Dahau, April 29, 1945)

29 апреля 1945 года. Бавария. Город Дахау. 9:30 утра. 157 пехотный полк армии США при поддержке танков входит в город.

10:55. Передовые подразделение 3 батальона 157 полка подходят к концлагерю Дахау - месту многолетних массовых убийств и медицинских экспериментов на людях. Эсэсовцы из охраны лагеря изъявляет желание сдаться. Помимо охраны из СС в лагере находятся раненные солдаты вермахта. Все горят желанием попасть в плен американцам.









11:00. При обследовании лагеря, в платформе на внутренних железнодорожных путях, обнаруживаются первые трупы узников.

<a href="http://uglich-jj.livejournal.com/pics/catalog/377/175236" target="_blank" rel="nofollow" style="text-decoration: underline; color: rgb(153, 0, 0); font-family: georgia,'times new roman',times,hiraminpro-w3,'ms mincho',serif; font-size: 12.7273px; font-style: normal; font-variant: normal; font-weight: normal; letter-spacing: normal; line-height: 16.3636px; text-align: left; text-indent: 0px; text-transform: none; white-space: normal; word-spacing: 0px; background-color: rgb(255, 255, 255);">





11:25. Солдаты обнаруживают здание, в котором расположен крематорий и газовые камеры.







Во внутренних помещениях - горы трупов.




На улице - тоже:





В бараках обнаруживаются тысячи людей. Он приветствуют своих освободителей.




11:30. Обстановка в лагере выходит из-под контроля. Начинается линчевание. Группа американских солдат самочинно расстреливает 122 эсэсовца. Еще 40 забивают чем попало бывшие узники. Раненных немцев поднимают с коек и выгоняют на улицу. Офицерам с трудом удается восстановить порядок.

12:05. Новый расстрел. Пулеметчик по прозвищу "Бирди" открывает огонь по пленным со словами, что они якобы предприняли попытку к бегству. Полковник Феликс Спаркс (на фото ниже, с пистолетом) требует прекратить самосуд.